Мой любимый эпизод из романа "Отцы и дети". Сборник идеальных эссе по обществознанию Я хочу только сказать что аристократизм принцип

Роман "Отцы и дети" И.С. Тургенев

«Найди ключевое слово»

"Дети"

1. « Всякий человек сам себя …… должен»
2. «Природа не храм, а …… , и человек в ней работник»
3. «Порядочный …… в двадцать раз полезнее всякого поэта»
4. «Кто …… на свою боль, тот непременно её победит»
5. «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе …… мнения»
6. «…… …ведь это чувство напускное»
7. «Исправьте ……, и болезней не будет»
8. «Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это всё ……, чепуха, гниль, художество»
9. «Мы ……, потому что мы сила»
10. По-моему, …… гроша медного не стоит, да и они не лучше его»

"Отцы"

1. «Мы люди старого века, мы полагаем, что без ……, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя»
2. «Позвольте вас спросить, по вашим понятиям слова: «дрянь» и «……» одно и то же означают?»
3. «Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе ……»
4. «Я хочу только сказать, что аристократизм - принсип, а без принсипов в наше время могут одни …… или пустые люди»
5. «Вы всё отрицаете, или, выражаясь точнее, вы всё разрушаете. Да ведь надобно же и ……»
6. «Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он - ……, он не может жить без веры»
7. «Вот, нынешняя молодёжь! Вот они - наши ……»
8. «Это он их резать станет. В принсипы не верит, а в …… верит»
9. «Это всё ему (Аркадию) в голову синьор этот вбил, ……. этот»
10. «Человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней всё ……»

Ответы

«Найди ключевое слово»

(Задание группе «Дети»)

1. « Всякий человек сам себя …… должен» (воспитать)
2. «Природа не храм, а …… , и человек в ней работник»(мастерская)
3. «Порядочный …… в двадцать раз полезнее всякого поэта» (химик)
4. «Кто …… на свою боль, тот непременно её победит» (злится)
5. «Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе …… мнения» (прескверного)
6. «…… …ведь это чувство напускное» (любовь)
7. «Исправьте ……, и болезней не будет» (общество)
8. «Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это всё ……, чепуха, гниль, художество» (романтизм)
9. «Мы ……, потому что мы сила» (ломаем)
10. По-моему, …… гроша медного не стоит, да и они не лучше его» (Рафаэль)

11. «Найди ключевое слово»

(Задание группе «Отцы»)

1. «Мы люди старого века, мы полагаем, что без ……, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя» (принсипов)
2. «Позвольте вас спросить, по вашим понятиям слова: «дрянь» и «……» одно и то же означают?» (аристократ)
3. «Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе ……» (человека)
4. «Я хочу только сказать, что аристократизм - принсип, а без принсипов в наше время могут одни …… или пустые люди» (безнравственные)
5. «Вы всё отрицаете, или, выражаясь точнее, вы всё разрушаете. Да ведь надобно же и ……» (строить)
6. «Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он - ……, он не может жить без веры» (патриархальный)
7. «Вот, нынешняя молодёжь! Вот они - наши ……» (наследники)
8. «Это он их резать станет. В принсипы не верит, а в …… верит» (лягушек)
9. «Это всё ему (Аркадию) в голову синьор этот вбил, ……. этот» (нигилист)

10. «Человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней всё ……» (строится)

Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий сибаритствовал, Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению, полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником, плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не презирает его — его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого «нигилиста» и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он все-таки свой брат, не барин. Дуняша охотно с ним хихикала и искоса, значительно посматривала на него, пробегая мимо «перепелочкой“; Петр, человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво, читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, — и тот ухмылялся и светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки бегали за «дохтуром», как собачонки. Один старик Прокофьич не любил его, с угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его «живодером» и «прощелыгой» и уверял, что он с своими бакенбардами — настоящая свинья в кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича. Наступили лучшие дни в году — первые дни июня. Погода стояла прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители...й губернии успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и отправлялся версты за две, за три, не гулять — он прогулок без дела терпеть не мог, — а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища. Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его видеть. — Ты отца недостаточно знаешь, — говорил Аркадий. Николай Петрович притаился. — Твой отец добрый малый, — промолвил Базаров, — но он человек отставной, его песенка спета. Николай Петрович приник ухом... Аркадий ничего не отвечал. «Отставной человек» постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся домой. — Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, — продолжал между тем Базаров. — Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать. — Что бы ему дать? — спросил Аркадий. — Да, я думаю, Бюхнерово «Stoff und Kraft» на первый случай. — Я сам так думаю, — заметил одобрительно Аркадий. — «Stoff und Kraft» написано популярным языком... — Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете, — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем. — Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? — с нетерпением воскликнул Павел Петрович. — Это все ему в голову синьор этот вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко ушел. — Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ. — И самолюбие какое противное, — перебил опять Павел Петрович. — Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам начинаю думать, что она точно спета. — Это почему? — А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина... помнится, «Цыгане» мне попались... Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую... улыбнулся, и ушел, и Пушкина унес. — Вот как! Какую же он книгу тебе дал? — Вот эту. И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, девятого издания. Павел Петрович повертел ее в руках. — Гм! — промычал он. — Аркадий Николаевич заботится о твоем воспитании. Что ж, ты пробовал читать? — Пробовал. — Ну и что же? — Либо я глуп, либо это все — вздор. Должно быть, я глуп. — Да ты по-немецки не забыл? — спросил Павел Петрович. — Я по-немецки понимаю. Павел Петрович опять повертел книгу в руках и исподлобья взглянул на брата. Оба помолчали. — Да, кстати, — начал Николай Петрович, видимо желая переменить разговор. — Я получил письмо от Колязина. — От Матвея Ильича? — От него. Он приехал в *** ревизовать губернию. Он теперь в тузы вышел и пишет мне, что желает, по-родственному, повидаться с нами и приглашает нас с тобой и с Аркадием в город. — Ты поедешь? — спросил Павел Петрович. — Нет; а ты? — И я не поеду. Очень нужно тащиться за пятьдесят верст киселя есть. Mathieu хочет показаться нам во всей своей славе; черт с ним! будет с него губернского фимиама, обойдется без нашего. И велика важность, тайный советник! Если б я продолжал служить, тянуть эту глупую лямку, я бы теперь был генерал-адъютантом. Притом же мы с тобой отставные люди. — Да, брат; видно, пора гроб заказывать и ручки складывать крестом на груди, — заметил со вздохом Николай Петрович. — Ну, я так скоро не сдамся, — пробормотал его брат. — У нас еще будет схватка с этим лекарем, я это предчувствую. Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии «старичков Кирсановых» (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец. Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге. — Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают? — Я сказал: «аристократишко», — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю. — Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, — повторил он с ожесточением, — английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее. — Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите этим доказать? — Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто , другие — эхто : мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному... bien public, общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека. — Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, — вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали. Павел Петрович побледнел. — Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай? Николай Петрович кивнул головой. — Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны. — Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует... — Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся. — Как так? — Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей! Павел Петрович взмахнул руками. — Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете? — Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, — вмешался Аркадий. — Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем. — Всё? — Всё. — Как? не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить... — Всё, — с невыразимым спокойствием повторил Базаров. Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия. — Однако позвольте, — заговорил Николай Петрович. — Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить. — Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить. — Современное состояние народа этого требует, — с важностью прибавил Аркадий, — мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма. Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика. — Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без веры... — Я не стану против этого спорить, — перебил Базаров, — я даже готов согласиться, что в этом вы правы. — А если я прав... — И все-таки это ничего не доказывает. — Именно ничего не доказывает, — повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился. — Как ничего не доказывает? — пробормотал изумленный Павел Петрович. — Стало быть, вы идете против своего народа? — А хоть бы и так? — воскликнул Базаров. — Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом — он русский, а разве я сам не русский. — Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу. — Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете. — А вы говорите с ним и презираете его в то же время. — Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете? — Как же! Очень нужны нигилисты! — Нужны ли они или нет — не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным. — Господа, господа, пожалуйста, без личностей! — воскликнул Николай Петрович и приподнялся. Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть. — Не беспокойся, — промолвил он. — Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин... господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным... — Опять иностранное слово! — перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. — Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках... — Что же вы делаете? — А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда... — Ну да, да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но... — А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке. — Так, — перебил Павел Петрович, — так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься. — И решились ни за что не приниматься, — угрюмо повторил Базаров. Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином. — А только ругаться? — И ругаться. — И это называется нигилизмом? — И это называется нигилизмом, — повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью. Павел Петрович слегка прищурился. — Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все? — Чем другим, а этим грехом не грешны, — произнес сквозь зубы Базаров. — Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать? Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою. — Гм!.. Действовать, ломать... — продолжал он. — Но как же это ломать, не зная даже почему? — Мы ломаем, потому что мы сила, — заметил Аркадий. Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся. — Да, сила — так и не дает отчета, — проговорил Аркадий и выпрямился. — Несчастный! — возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, — хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила — да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, un barbouilleur , тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас! — Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете. — Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом? — От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, — ответил Базаров. — Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли? — По-моему, — возразил Базаров. — Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его. — Браво! браво! Слушай, Аркадий... вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты. — Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко... Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, — прибавил он, вставая, — когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания. — Я вам миллионы таких постановлений представлю, — воскликнул Павел Петрович, — миллионы! Да вот хоть община, например. Холодная усмешка скривила губы Базарова. — Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки. — Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! — закричал Павел Петрович. — И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем... — Надо всем глумиться, — подхватил Павел Петрович. — Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа. Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга. — Вот, — начал наконец Павел Петрович, — вот вам нынешняя молодежь! Вот они — наши наследники! — Наследники, — повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. — Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька — а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю. — Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli , и не имеем той дерзкой самонадеянности... И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение... — Вам больше чаю не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших. — Нет, ты можешь велеть самовар принять, — отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir ,

Кто из ге­ро­ев одер­жи­ва­ет по­бе­ду в дан­ном «поединке»? (Свой ответ обоснуйте.)

Прочитайте приведенный ниже фрагмент текста и выполните задания В1—В7; С1—С2.

Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец. Речь зашла об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишко», — равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.

— Позвольте вас спросить, — начал Павел Петрович, и губы его задрожали, — по вашим понятиям слова: «дрянь» и «аристократ» одно и то же означают?

— Я сказал: «аристократишко», — проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.

— Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов — настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, — повторил он с ожесточением, — английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.

— Слыхали мы эту песню много раз, — возразил Базаров, — но что вы хотите этим доказать?

— Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто, другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному... bien public, общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.

— Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, — вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.

Павел Петрович побледнел. 

— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?

Николай Петрович кивнул головой.

— Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, — говорил между тем Базаров, — подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.

— Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте — логика истории требует...

— Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.

— Как так?

— Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!

Павел Петрович взмахнул руками.

— Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признайать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?

— Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, — вмешался Аркадий.

— Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, — промолвил Базаров. — В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем.

И. С. Тургенев «Отцы и дети»

К ка­ко­му роду ли­те­ра­ту­ры от­но­сит­ся про­из­ве­де­ние И. С. Тур­ге­не­ва «Отцы и дети»?

Пояснение.

Произведение И. С. Тур­ге­не­ва «Отцы и дети» от­но­сит­ся к эпосу.

Эпос — это род ли­те­ра­ту­ры (наряду с ли­ри­кой и драмой), по­вест­во­ва­ние о событиях, пред­по­ла­га­е­мых в про­шлом (как бы свер­шив­ших­ся и вспо­ми­на­е­мых повествователем). Эпос охва­ты­ва­ет бытие в его пла­сти­че­ской объёмности, пространственно-временной протяжённости и со­бы­тий­ной на­сы­щен­но­сти (сюжетность). Со­глас­но «Поэтике» Аристотеля, эпос, в от­ли­чие от ли­ри­ки и драмы, бес­при­стра­стен и объ­ек­ти­вен в мо­мент повествования.

Ответ: эпос.

Анжелика Чекулаева 14.04.2017 15:49

Здравствуйте, в школьной программе у нас данное направление называется неоромантизм, так почему же не верны оба варианта?

В ос­но­ве сю­же­та «Отцов и детей» - идей­ные споры героев. Ука­жи­те термин, обо­зна­ча­ю­щий столк­но­ве­ние характеров, идей в ху­до­же­ствен­ном произведении.

Пояснение.

Такой тер­мин на­зы­ва­ет­ся конфликтом. Дадим определение.

Конфликт — это разногласие, противоречие, столкновение, ост­рая борьба, во­пло­щен­ные в сю­же­те ли­те­ра­тур­но­го произведения.

Основной кон­фликт в про­из­ве­де­нии - от­сут­ствие по­ни­ма­ния между стар­шим по­ко­ле­ни­ем и младшим.

Ответ: конфликт.

Ответ: Конфликт

Назовите фа­ми­лию бра­тьев Ни­ко­лая Пет­ро­ви­ча и Павла Петровича, яв­ля­ю­щих­ся в «Отцах и детях» вы­ра­зи­те­ля­ми взгля­дов ли­бе­раль­но­го дворянства.

Пояснение.

Одними из глав­ны­ми ге­ро­ев этого про­из­вде­де­ния были пред­ста­ви­те­ли семьи Кирсановых: Ни­ко­лай Петрович, Павел Пет­ро­вич и Ар­ка­дий Кирсанов.

Ответ: Кирсановы.

Ответ: Кирсановы

В дан­ном эпи­зо­де про­ис­хо­дит обмен ре­пли­ка­ми между персонажами, в про­цес­се ко­то­ро­го Ба­за­ров и Павел Пет­ро­вич вы­ска­зы­ва­ют свою точку зрения. Как на­зы­ва­ет­ся такая форма об­ще­ния между пер­со­на­жа­ми в ху­до­же­ствен­ном произведении?

Пояснение.

Такая форма об­ще­ния на­зы­ва­ет­ся диалогом. Дадим определение.

Диалог - раз­го­вор между двумя или не­сколь­ки­ми ли­ца­ми в ху­до­же­ствен­ном произведении. В дра­ма­тур­ги­че­ском про­из­ве­де­нии диа­лог дей­ству­ю­щих лиц - одно из ос­нов­ных ху­до­же­ствен­ных средств для со­зда­ния образа, характера.

Ответ: диалог.

Ответ: Диалог

Какое ху­до­же­ствен­ное сред­ство ис­поль­зу­ет автор, чтобы под­черк­нуть взвол­но­ван­ное со­сто­я­ние Павла Петровича: «весь горел нетерпением»?

Метафора - пе­ре­нос­ное зна­че­ние слова, ос­но­ван­ное на упо­треб­ле­нии од­но­го пред­ме­та или яв­ле­ния дру­го­му по сход­ству или контрасту; скры­тое сравнение, по­стро­ен­ное на сход­стве или кон­тра­сте явлений, в ко­то­ром слова «как», «как будто», «словно» отсутствуют, но подразумеваются.

«Весь горел нетерпением» можно по­ни­мать как «предвкушал», «сильно желал».

Ответ: метафора.

Ответ: Метафора

Эльвира Казакова 15.09.2016 18:23

Гореть нетерпением - фразеологизм.

Источник: Валгина Н.С.Розенталь Д.Э.Фомина М.И.. Современный русский язык - 6-е изд., перераб. и доп.Москва: Логос,2002.

266.Составное глагольное сказуемое с фразеологическим словосочетанием

Первым компонентом составного глагольного сказуемого, замещающим модальный глагол, может быть также фразеологическое сочетание типа иметь желание, иметь намерение, гореть желанием, гореть нетерпением, изъявить согласие, сделать усилие и т.п. Например: Я не имею намерения вредить вам (П.); Инсаров давно кончил все свои сборы и горел желанием поскорее вырваться из Москвы (Т.); Путешественники еще сделали усилие пройти вперед... (Г.); Он изъявил согласие принять меня завтра (Купр.).

Татьяна Стаценко

Ответ верен. Почему Вы считаете, что фразеологизм не может принимать участия в создании метафоры? Кроме того, внимательно изучите кодификатор в разделе "язык художественного произведения". Среди элементов содержания, проверяемых на экзамене, нет фразеологизма, а вот метафору Вы там найдёте.

Как на­зы­ва­лась си­сте­ма взгля­дов «новых людей», ос­но­ван­ная на от­ри­ца­нии об­ще­при­ня­тых цен­но­стей и пред­став­лен­ная в «Отцах и детях» рас­суж­де­ни­я­ми Ев­ге­ния Базарова?

Пояснение.

Такая си­сте­ма на­зы­ва­лась нигилизмом. Нигилизм — это ми­ро­воз­зрен­че­ская позиция, вы­ра­жа­ю­ща­я­ся в от­ри­ца­нии осмыс­лен­но­сти че­ло­ве­че­ско­го существования, зна­чи­мо­сти об­ще­при­ня­тых нрав­ствен­ных и куль­тур­ных ценностей; не­при­зна­ние любых авторитетов.

Ответ: нигилизм.

Ответ: Нигилизм

Назовите сред­ство ху­до­же­ствен­ной изобразительности, ос­но­ван­ное на со­от­не­се­нии пред­ме­тов или яв­ле­ний с целью по­яс­не­ния од­но­го из них при по­мо­щи дру­го­го («человеческая лич­ность долж­на быть крепка, как скала »).

Пояснение.

Николай Петрович и Павел Петрович Кирсановы - представители либерально настроенного дворянства, некогда считавшегося прогрессивным, но постепенно теряющего свои позиции пред новым зарождающимся разночинством. Они оба принадлежат к лагерю «отцов», противопоставленному в романе «детям», представителем которых выступает нигилист Базаров. Для него, человека дела, принципы «отцов» пустое, не нужное никому излишество, тормозящее прогресс.

Конфликт «отцов и детей» показан Грибоедовым на страницах комедии «Горе от ума». Чацкий, олицетворяющий собой зарождающееся новое поколение просвещенных дворян, желающий жизнь отдать на пользу Отечеству, противостоит застоявшемуся обществу Фамусова, в котором царит невежество, мракобесие, праздность и чинопоклонство.

В драме А.Н. Островского «Гроза» домострой постепенно рушится нежеланием «детей» подчиняться самодурству старшего поколения. Главная героиня Катерина не вписывается в порядки «тёмного царства». Не смотря на учтивость и внешнее подчинение Кабановой, Катерина не хочет и не может жить так, как заведено в Калинове: ложью, обманом, подчиняясь безраздельной власти самодуров. Именно этим и вызван протест Катерины.

Таким образом, проблема «отцов и детей» традиционно в русской классической литературе выходит за бытовые рамки, становясь конфликтом социальным, а порой и политическим.

Пояснение.

Николай Петрович и Павел Петрович Кирсановы - представители либерально настроенного дворянства, некогда считавшегося прогрессивным, но постепенно теряющего свои позиции пред новым зарождающимся разночинством. Они оба принадлежат к лагерю «отцов», противопоставленному в романе «детям». Конфликт между отцами и детьми неизбежен. Считая себя аристократом-либералом, Павел Петрович гордится своими «принсипами», однако гордость эта пустая, ведь «принсипы» его лишь слова. Он совершенно не приспособлен к новым условиям жизни, которые являются прямой угрозой его спокойному существованию. С пренебрежением относится он к простым людям, злобный протест вызывает в нем все новое, демократическое. Кирсановы не хотят мириться с тем, что их жизнь постепенно уходит в прошлое, а на смену им идет новое поколение со своими взглядами.

Старому миру во всем противопоставляется Евгений Базаров. Он гордится своим простым происхождением и уверенно стремится к борьбе с пережитками старого времени. Базаров – человек дела, он не провозглашает громких принципов, а делает то, что считает полезным. В споре с Павлом Петровичем он выглядит убедительнее. Поэтому вполне может быть признан победителем в данном «поединке».

===========
Интересно, что владыка [митр. Антоний (Храповицкий) – Д. К.] в вопросе дуэли не сослался ни на какой жизненный пример (хотя бы Лермонтова или Пушкина), а высказался по этому предмету на литературном (не существовавшем) примере (поединка Базарова с Кирсановым). Потому, что одно дело - умозрительная сатисфакция, как генеральная идея, и другое дело - практическая сторона. Как сказал Базаров:с теоритической стороны, дуэль - нелепость, а с практической стороны - это дело иное (не ручаюсь за точность текста, но смысл такой). Хотя пример, который владыка привёл неудачный в свете его концепции, так как никакой выпуклой мести или удовлетворения в тургеньевском поединке не было.
Ведь Павел Петрович пошел на поединок во-первых, из-за любви к брату и, возможно, к своей даме сердца, которую напоминало лицо Фенечки, а во-вторых из-за любви ко всему русскому. Он пошел на поединок с человеком, которому было чуждо всё то русское, что так было драгоценно Кирсанову. Павел Петрович стрелял не просто в Базарова, он дрался "серьёзно" (как он сам выразился) со всей «базаровщиной», которую находил чрезвычайно опасной для своего Отечества (и в чём был совершенно прав). «Базаровщина», которая попирала вековечные начала и устои его веры и родины. Возможно он даже не отдавал отчёт в этом стремлении стереть с лица земли эту скверну, но в глубине души, им двигало именно это. Именно любовь, а отнюдь не месть и удовлетворение (сатисфакция). Он пошел из-за порыва той самой сострадательной любви к Отечеству и Вере, о которой авва Антоний и писал в своей работе.
Конечно, никоим образом нельзя сравнивать Любовь Христа к человечеству и каждому человеку отдельно с любовью грешного человека к брату или жене. И упаси Бог быть столь превратно понятым. Но природа сострадательной любви проявилась у Кирсанова в привычной для его культурного слоя (гвардейского офицера) форме. Он не мог иначе выразить эту любовь, как только драться. Для него было бы диким, если бы г.Капустин предложил ему пожаловаться брату на поведение Базарова и обличить Фенечку в поцелуе, а заодно возбудить судебное дело в соотвествии с церковными канонами. Или, как предложил г.Сахаров:набить морду. За такое предложение он, пожалуй, и самого г.Капустина вызвал бы на поединок, восприняв его законничество как издёвку. На предложение Сахарова, он бы конечно никак не отреагировал. Он скрыл всю правду от брата, проявив настоящую любовь, благородство, деликатность и уважение. Мерзким поступком Базарова он лично не был уязвлён, чтобы требовать сатисфакции. И тем не менее он вызвал человека, который глумился над всем сокровенным и святым для Павла Петровича.
Вообще этот поединок, чистый и возвышенный - самый прекрасный образчик дуэльной темы в русской литературе. И сам образ Кирсанова, нашего русского Дон-Кихота замечателен. В нём отразилась вся тонкая и трогательная русскость. До самой сердцевины он барин в духе блистательной александровской эпохи с европейским лоском, но до кончика ногтей - русский аристократ. За внешним европейским образованием и этикетом скрывалась чистая любящая православная душа.
Этикет и внешняя форма прекрасно подходят для сокрытия внутреннего человека. Когда в храме стоит блестящий офицер во фронт, не шевелясь всю службу, скромно крестясь в положенных моментах, то это идеально для того, чтобы помолиться Отцу в тайне самым чистосердечным образом... А этикет русского дворянства как будто создан для внутреннего евангельского исполнения (в тайне). Это особая стать русского христианства. При внешней похожести на христианство западное, дворянское православие было внутренним, сокрытым от внешнего глаза. И простой народ это чувствовал очень хорошо. А вот советский «православный» человек этого не постигает совершенно.
Тургенева современная интеллигенция почему-то отнесла чуть ли не к иностранным авторам, пишущим по-русски. Это совершенная глупость. Иван Сергеевич самый подлинный русский писатель. Сегодня часто судят однобоко обо всей русской культуре XIXв. Видя форму поступка, не замечают сердечного позыва и основного стимула для такого поведения. Русская культура спряталась за юродство внешней европейской формы. И дуэли - эта живая традиция русского воинства, которая сокрыта от поверхностного взгляда за ширмой внешнего западно-рыцарского понятия чести - не исключение. На самом деле, во глубине этого явления лежит именно христианская любовь. Но это касается только русских православных дуэлянтов, которые впитывали эту любовь с младенчества, несли её в своих генах.
===========

Итак, ortolog приводит аристократа Павла Петровича Кирсанова в качестве примера подлинного русского христианина. Не могу согласиться в том, что что Павел Петрович был правомыслящим христианином и русским патриотом. В то же время у меня нет оснований усомниться в искренности его намерений. Павел Петрович – человек, пострадавший от восприятия «аристократических» воззрений, заслонивших собой в его сознаниии православное Христианство.

Рассмотрю вкратце некоторые моменты его биографии.

Павел Петрович, встав на путь военной карьеры, пользовался на балах большой популярностью у женщин. На одном из балов он познакомился с княгиней Р., в которую страстно влюбился. Княгиня сия была замужем и имела репутацию легкомысленной кокетки, однако это не стало препятствием для Павла Петровича. Он воспылал к ней любовной страстью, и его влечение к ней порой достигало взаимности, но их отношения не были прочными, и это вынудило Павла Петровича выйти в отставку и путешествовать вслед за ней и за границу. Их окончательный разрыв стал тяжёлым ударом для Павла Петровича; следующие десять лет он провёл весьма бесцельно, а потом вскоре после её смерти поселился в деревне у своего брата, помещика Николая Петровича Кирсанова. Там он «стал читать, все больше по-английски; он вообще всю жизнь свою устроил на английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями нового поколения. И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном у Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность». По свидетельству Аркадия, сына Николая Петровича, Павел Петрович «всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон». Отсюда видно, что Павел Петрович вдохновлялся отнюдь не православными идеалами, унаследованными от русских предков, но либеральными идеями английского происхождения. Не был он чужд романтических увлечений, не сдерживаемых даже рамками брака.

Об общественных взглядах Павла Петровича можно получить представление из его споров с нигилистом Базаровым, другом Аркадия, сына Николая Петровича Кирсанова. По мнению Павла Петровича, «без принсипов, принятых... на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя». Однако, эти принятые на веру принципы – опять же английского происхождения, что видно из дальнейшего. Защита права и чести (в том числе и своей) рассматривается как принцип, от которого нельзя отступить якобы из соображений общественного блага. В споре с Базаровым Павел Петрович вступается за аристократию, оскорблённую, по его мнению, словами Базарова: «Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов - настоящих. Вспомните, милостивый государь... английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее... Я эфтим хочу доказать..., что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, - а в аристократе эти чувства развиты, - нет никакого прочного основания общественному... общественному благу, общественному зданию. Личность, милостивый государь, - вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека... Я хочу только сказать, что аристократизм - принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди... Нет, нет! Я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он - патриархальный, он не может жить без веры...Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу».

Павел Петрович напрасно полагает в себе какую-то духовную близость к русскому народу – иначе бы он не прибегал к одеколону во время бесед с мужиками. Это немедлено подчёркивает Базаров: «Мой дед землю пахал... Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас - в вас или во мне - он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете».

В другой раз Павел Петрович отстаивает ценности «цивилизации»: «Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила - да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун..., тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех - миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!» Однако, и эта угроза легко парируется Базаровым, который намного лучше знал реального, а не стилизованного под модные среди части аристократии «славянофильские» воззрения, мужика – отошедшая от священнейших верований, то есть, от Православия, в сторону «цивилизации» аристократия лишилась духовной силы, что и проявилось весьма скоро.

Базаров просит Павла Петровича привести «хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания». Павел Петрович приводит в пример крестьянскую общину и семью, что вызывает немедленные насмешки со стороны Базарова – жизнь реальных крестьян была далека от представлений «аристократов».

На дузль Павел Петрович вызвал Базарова после того, как выследил, что тот после беседы с Фенечкой, сожительницей Николая Петровича, поцеловал её. (После смерти жены Николай Петрович пригласил в своё имение в качестве экономки Арину Савишну, хозяйку постоялого двора из отдалённого города, муж которой давно умер, оставив ей одну дочь Фенечку. Вскоре Арина Савишна умерла, и Николай Петрович вступил с Фенечкой в сожительство, от которого у той родился сын Митя). Этот случай послужил лишь поводом для вызова на дуэль, поскольку Павел Петрович возненавидел Базарова за его мировоззрение. На дуэли Павел Петрович получает ранение, но Базаров при этом немедленно прекращает поединок и оказывает своему противнику медицинскую помощь. Обвиняя Базарова за его неприличный поступок с Фенечкой, Павел Петрович подводит под ещё более строгий суд самого себя и своего брата – они никак не могут служить примером ревнителей целомудрия.

После дуэли поправлявшийся Павел Петрович попытался обличить Фенечку за тот эпизод с Базаровым, в котором её вина едва ли была значительной, во всяком случае, несравненно меньшей, чем в сожительстве с Николаем Петровичем. После этого разговора с ней он сам обратился к своему брату с призывом жениться на Фенечке. Тот ответил с изумлением: «Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал всегда самым непреклонным противником подобных браков! Ты это говоришь! Но разве ты не знаешь, что единственно из уважения к тебе я не исполнил того, что ты так справедливо назвал моим долгом!» Признавая свои ошибки, Павел Петрович отвечает: «Напрасно ж ты уважал меня в этом случае. Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету». Здесь Павел Петрович даже допускает правоту Базарова в вопросе об аристократии. Именно отказ от прежних «аристократических» воззрений на брак позволяет ему дать брату совет оставить «либеральное» сожительство, являющееся грубейшим нарушением христианского закона. Николай Петрович с радостью следует этому призыву брата и женится на Фенечке.

Вскоре Павел Петрович уезжает в Дрезден, где знается больше с англичанами и с проезжими русскими. Англичане «находят его немного скучным, но уважают в нем совершенного джентльмена, «a perfect gentleman»... Павел Петрович придерживается славянофильских воззрений: известно, что в высшем свете это считается весьма почтенным. Он ничего русского не читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница в виде мужицкого лаптя...»

В заключение хочется ещё раз отметить несостоятельность аристократически-славянофильских воззрений Павла Петровича. Эти воззрения приводят его к глубокому кризису в личной жизни и оторванности его общественных взглядов от реальности. Ясно, что его пример никоим образом не может служить оправданием дуэлей в православной среде, но напротив, показывает, из каких мутных источников дуэльный обычай проистекал в России в то время. Утратив духовные корни, русская элита не смогла противостоять молодому нигилизму, который был энергичнее и ближе к видимой реальности. Впрочем, конечно, эта близость не принесла нигилистам никакой пользы – изучая тварь, они не познали Творца и не поклонились Ему, явив собой следующий этап отступления.

Схватка произошла в тот же день за вечерним чаем. Павел Петрович сошел в гостиную уже готовый к бою, раздраженный и решительный. Он ждал только предлога, чтобы накинуться на врага; но предлог долго не представлялся. Базаров вообще говорил мало в присутствии "старичков Кирсановых" (так он называл обоих братьев), а в тот вечер он чувствовал себя не в духе и молча выпивал чашку за чашкой. Павел Петрович весь горел нетерпением; его желания сбылись наконец.
Речь зашла об одном из соседних помещиков. "Дрянь, аристократишко", -- равнодушно заметил Базаров, который встречался с ним в Петербурге.
-- Позвольте вас спросить, -- начал Павел Петрович, и губы его задрожали, -- по вашим понятиям слова: "дрянь" и "аристократ" одно и то же означают?
-- Я сказал: "аристократишко", -- проговорил Базаров, лениво отхлебывая глоток чаю.
-- Точно так-с: но я полагаю, что вы такого же мнения об аристократах, как и об аристократишках. Я считаю долгом объявить вам, что я этого мнения не разделяю. Смею сказать, меня все знают за человека либерального и любящего прогресс; но именно потому я уважаю аристократов -- настоящих. Вспомните, милостивый государь (при этих словах Базаров поднял глаза на Павла Петровича), вспомните, милостивый государь, -- повторил он с ожесточением, -- английских аристократов. Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности. Аристократия дала свободу Англии и поддерживает ее.
-- Слыхали мы эту песню много раз, -- возразил Базаров, -- но что вы хотите этим доказать?
-- Я эфтим хочу доказать, милостивый государь (Павел Петрович, когда сердился, с намерением говорил: "эфтим" и "эфто", хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает. В этой причуде сказывался остаток преданий Александровского времени. Тогдашние тузы, в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни -- эфто, другие -- эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, -- а в аристократе эти чувства развиты, -- нет никакого прочного основания общественному... bien public {общественному благу (франц.). }, общественному зданию. Личность, милостивый государь, -- вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека.
-- Позвольте, Павел Петрович, -- промолвил Базаров, -- вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public? Вы бы не уважали себя и то же бы делали.
Павел Петрович побледнел.
-- Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм -- принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
Николай Петрович кивнул головой.
-- Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы, -- говорил между тем Базаров, -- подумаешь, сколько иностранных... и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны.
-- Что же ему нужно, по-вашему? Послушать вас, так мы находимся вне человечества, вне его законов. Помилуйте -- логика истории требует...
-- Да на что нам эта логика? Мы и без нее обходимся.
-- Как так?
-- Да так же. Вы, я надеюсь, не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
Павел Петрович взмахнул руками.
-- Я вас не понимаю после этого. Вы оскорбляете русский народ. Я не понимаю, как можно не признавать принсипов, правил! В силу чего же вы действуете?
-- Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов, -- вмешался Аркадий.
-- Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, -- промолвил Базаров. -- В теперешнее время полезнее всего отрицание -- мы отрицаем.
-- Все?
-- Все.
-- Как? не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить...
-- Все, -- с невыразимым спокойствием повторил Базаров.
Павел Петрович уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия.
-- Однако позвольте, -- заговорил Николай Петрович. -- Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете... Да ведь надобно же и строить.
-- Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить.
-- Современное состояние народа этого требует, -- с важностью прибавил Аркадий, -- мы должны исполнять эти требования, мы не имеем права предаваться удовлетворению личного эгоизма.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло философией, то есть романтизмом, ибо Базаров и философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
-- Нет, нет! -- воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, -- я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он -- патриархальный, он не может жить без веры...
-- Я не стану против этого спорить, -- перебил Базаров, -- я даже готов согласиться, что в этом вы правы.
-- А если я прав...
-- И все-таки это ничего не доказывает.
-- Именно ничего не доказывает, -- повторил Аркадий с уверенностию опытного шахматного игрока, который предвидел опасный, по-видимому, ход противника и потому нисколько не смутился.
-- Как ничего не доказывает? -- пробормотал изумленный Павел Петрович. -- Стало быть, вы идете против своего народа?
-- А хоть бы и так? -- воскликнул Базаров. -- Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья-пророк в колеснице по небу разъезжает. Что ж? Мне соглашаться с ним? Да притом -- он русский, а разве я сам не русский.
-- Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу.
-- Мой дед землю пахал, -- с надменною гордостию отвечал Базаров. -- Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас -- в вас или во мне -- он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
-- А вы говорите с ним и презираете его в то же время.
-- Что ж, коли он заслуживает презрения! Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете?
-- Как же! Очень нужны нигилисты!
-- Нужны ли они или нет -- не нам решать. Ведь и вы считаете себя не бесполезным.
-- Господа, господа, пожалуйста, без личностей! -- воскликнул Николай Петрович и приподнялся.
Павел Петрович улыбнулся и, положив руку на плечо брату, заставил его снова сесть.
-- Не беспокойся, -- промолвил он. -- Я не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин... господин доктор. Позвольте, -- продолжал он, обращаясь снова к Базарову, -- вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным...
-- Опять иностранное слово! -- перебил Базаров. Он начинал злиться, и лицо его приняло какой-то медный и грубый цвет. -- Во-первых, мы ничего не проповедуем; это не в наших привычках...
-- Что же вы делаете?
-- А вот что мы делаем. Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда...
-- Ну да, да, вы обличители, -- так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений и я соглашаюсь, но...
-- А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
-- Так, -- перебил Павел Петрович, -- так: вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно не приниматься.
-- И решились ни за что не приниматься, -- угрюмо повторил Базаров.
Ему вдруг стало досадно на самого себя, зачем он так распространился перед этим барином.
-- А только ругаться?
-- И ругаться.
-- И это называется нигилизмом?
-- И это называется нигилизмом, -- повторил опять Базаров, на этот раз с особенною дерзостью.
Павел Петрович слегка прищурился.
-- Так вот как! -- промолвил он странно спокойным голосом. -- Нигилизм всему горю помочь должен, и вы, вы наши избавители и герои. Но за что же вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите? Не так же ли вы болтаете, как и все?
-- Чем другим, а этим грехом не грешны, -- произнес сквозь зубы Базаров.
-- Так что ж? вы действуете, что ли? Собираетесь действовать?
Базаров ничего не отвечал. Павел Петрович так и дрогнул, но тотчас же овладел собою.
-- Гм!.. Действовать, ломать... -- продолжал он. -- Но как же это ломать, не зная даже почему?
-- Мы ломаем, потому что мы сила, -- заметил Аркадий.
Павел Петрович посмотрел на своего племянника и усмехнулся.
-- Да, сила -- так и не дает отчета, -- проговорил Аркадий и выпрямился.
-- Несчастный! -- возопил Павел Петрович; он решительно не был в состоянии крепиться долее, -- хоть бы ты подумал, что в России ты поддерживаешь твоею пошлою сентенцией! Нет, это может ангела из терпения вывести! Сила! И в диком калмыке, и в монголе есть сила -- да на что нам она? Нам дорога цивилизация, да-с, да-с, милостивый государь, нам дороги ее плоды. И не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, тапер, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее вас, потому что они представители цивилизации, а не грубой монгольской силы! Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните, наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех -- миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас!
-- Коли раздавят, туда и дорога, -- промолвил Базаров. -- Только бабушка еще надвое сказала. Нас не так мало, как вы полагаете.
-- Как? Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
-- От копеечной свечи, вы знаете, Москва сгорела, -- ответил Базаров.
-- Так, так. Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек! Вот, поглядите, один из них рядом с вами сидит, ведь он чуть не молится на вас, полюбуйтесь. (Аркадий отворотился и нахмурился.) И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше "Девушки у фонтана" не хватает, хоть ты что! И написана-то девушка прескверно. По-вашему, они молодцы, не правда ли?
-- По-моему, -- возразил Базаров. -- Рафаэль гроша медного не стоит, да и они не лучше его.
-- Браво! браво! Слушай, Аркадий... вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! -- и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
-- Вот и изменило вам хваленое чувство собственного достоинства, -- флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. -- Спор наш зашел слишком далеко... Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с вами, -- прибавил он, вставая, -- когда вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного отрицания.
-- Я вам миллионы таких постановлений представлю, -- воскликнул Павел Петрович, -- миллионы! Да вот хоть община, например.
Холодная усмешка скривила губы Базарова.
-- Ну, насчет общины, -- промолвил он, -- поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость и тому подобные штучки.
-- Семья наконец, семья, так, как она существует у наших крестьян! -- закричал Павел Петрович.
-- И этот вопрос, я полагаю, лучше для вас же самих не разбирать в подробности. Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем...
-- Надо всем глумиться, -- подхватил Павел Петрович.
-- Нет, лягушек резать. Пойдем, Аркадий; до свидания, господа.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали друг на друга.
-- Вот, -- начал наконец Павел Петрович, -- вот вам нынешняя молодежь! Вот они -- наши наследники!
-- Наследники, -- повторил с унылым вздохом Николай Петрович. Он в течение всего спора сидел как на угольях и только украдкой болезненно взглядывал на Аркадия. -- Знаешь, что я вспомнил, брат? Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала, не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а я подумал: что делать? Пилюля горька -- а проглотить ее нужно. Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам: вы мол, не нашего поколения, глотайте пилюлю.
-- Ты уже чересчур благодушен и скромен, -- возразил Павел Петрович, -- я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilh, и не имеем той дерзкой самонадеянности... И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? "Я имею привычку предпочитать красное!" -- отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение...
-- Вам больше чаю не угодно? -- промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
-- Нет, ты можешь велеть самовар принять, -- отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу. Павел Петрович отрывисто сказал ему: bon soir {добрый вечер (франц.). }, и ушел к себе в кабинет."

Разногласия во взглядах на жизнь либерала П.П.Кирсанова и нигилиста Е.Базарова приводят к постоянным столкновениям между ними. Они спорят о многих актуальных проблемах того времени. В результате мы видим их отношение к общественному строю, дворянству, народу, религии, искусству. Павел Петрович вынужден признать, что в обществе не все в порядке. Базарову же недостаточно мелкого обличительства, если прогнили основы. «Исправьте общество», - только в этом видит он пользу. Ответ Кирсанова: «Нам дорога цивилизация. Нам дороги ее плоды…». Значит, этот человек не собирается ничего изменять. В отличие от аристократов, главное занятие которых – «ничегонеделание», нигилисты не склонны заниматься пустыми разговорами. Деятельность – их главная цель. Но какая деятельность? Молодежь пришла разрушать и обличать, а построением должен заняться кто-то другой. «Сперва нужно место расчистить», - говорит Базаров. Не менее принципиальным является спор героев о русском народе. Павел Петрович умиляется его религиозностью и патриархальностью, отсталостью и традиционностью. Базаров же, напротив, презирает мужика за его невежество, считает, что «грубейшее суеверие душит страну». В то же время Кирсанов пренебрежительно относится к простым людям: разговаривая с крестьянами, он «морщится и нюхает одеколон». Базаров же гордится тем, что умеет говорить с народом, а его «дед землю пахал». Серьезные расхождения у «отцов» и «детей» обнаруживаются и в отношении к искусству, к природе. Павел Петрович не чуждается духовной жизни и культуры. Его раздражает отрицание Базаровым всего того, что не имеет практического смысла. Для Базарова же «читать Пушкина – потерянное время, заниматься музыкой смешно, наслаждаться природою – нелепо». Он считает, что искусство размягчает душу, отвлекает от дела. Кирсанов, понимая, что не может победить нигилиста в споре, прибегает к последнему способу решения проблемы – дуэли. Иронически изображая схватку, Тургенев подчеркивает нелепость поведения Павла Петровича, несостоятельность его убеждения, что силой можно заставить поколение «детей» думать так же, как поколение «отцов». Кирсанов и Базаров остаются каждый при своем мнении. В этом противостоянии нигилиста и аристократа не нашлось победителя. Финал романа подчеркивает безжизненность идей обоих героев. Павел Петрович уезжает в Дрезден, где продолжает вести аристократический образ жизни, понимая, что в России наступает совершенно другое время. Базаров отправляется в деревню к родителям, признав несостоятельность своих взглядов. Таким образом, в романе «Отцы и дети» И.С.Тургенев показал идейную борьбу двух поколений, борьбу отживающего свой век старого и рождающегося нового мира. Мы видим, что принципы и идеалы «отцов» уходят в прошлое, но и молодое поколение, вооруженное идеями нигилизма, не способно обеспечить будущее России, ведь прежде, чем разрушать, надо знать, что строить. Ни в коем случае нельзя отбрасывать опыт предшественников. Крепкая нить должна связывать одно поколение с другим, только тогда возможно движение вперед.