Очень кратко Великая Отечественная война. Молодого лейтенанта во главе диверсионной группы посылают уничтожить большую немецкую базу. Миссия заканчивается неудачей, лейтенант погибает, не выполнив приказа.
Группа лейтенанта Ивановского отправлялась в глубокий немецкий тыл. Идти предстояло километров шестьдесят, и надо было успеть до рассвета. Кроме Ивановского и худого, нескладного старшины Дюбина, в группе было восемь солдат: молчаливый увалень-пехотинец сержант Лукашов, помощник командира взвода; стрелок Хакимов; молодой сапёр Судник и его старший напарник, сорокалетний Шелудяк; высокий красавец Краснокуцкий; молчаливый Заяц, боец Кудрявцев и артиллерист Пивоваров, самый молодой и слабый.
Группа должна была идти на лыжах - только так можно пройти шестьдесят километров за одну ноябрьскую ночь. Ивановский не успел проверить всех, и теперь сомневался в умении грузного Шелудяка ходить на лыжах. Но менять что-либо было уже поздно. Группа тронулась в путь.
Полкилометра до поймы небольшой речки бойцам пришлось ползти по-пластунски - немцы были так близко, что могли их увидеть, а прикрыть группу было некому. У самой поймы отряд заметили, небо осветили ракеты, которые летели с той стороны, куда двигались бойцы.
Ивановский, ведя сильно растянувшуюся группу, перебрался по льду на другой берег речки. Здесь, совсем рядом, за небольшим пригорком был первый немецкий окоп, поэтому вести себя надо было ещё тише. Вдруг позади раздался винтовочный выстрел. Фашисты услышали его и начали обстреливать отряд, освещая реку ослепительно яркими ракетами.
Ранило Кудрявцева. Лейтенанту Ивановскому пришлось отправить раненого обратно к своим вместе с Шелудяком, который был слишком медлительным. Их вскоре обнаружили и начали расстреливать из пулемёта. Отряд Ивановского за это время успел спрятаться «в реденьком низкорослом кустарнике». Лейтенант был благодарен Шелудяку за то, что он помог отряду ценой собственной жизни, хотя совсем недавно считал, что спас его от верной смерти, отправив назад.
Выяснилось, что выстрелила ненадёжная винтовка Судника, случайно соскочившая с предохранителя. Ивановский понял, что слишком многого не предусмотрел, пускаясь в такой опасный поход, но жалеть об этом было поздно.
Война удивительно слепа к людям и далеко не по заслугам распоряжается их жизнями.
Поставив отряд на лыжи, Ивановский двинулся вперёд. Равномерно двигаясь по снежной целине во главе отряда, лейтенант вспоминал, как выходил из окружения. Он долго блуждал со своими людьми по глухим смоленским лесам, то и дело натыкаясь на немцев, пока не встретил группу разведчиков под командованием капитана Волоха, который тоже попал в окружение. Вместе они несколько дней искали линию фронта, которая откатилась далеко на восток, и однажды наткнулись на «крупный немецкий склад» боеприпасов.
Ивановский остановился у леска, которого не было на карте. Пока лейтенант раздумывал, с какой стороны его обходить, возле него собрались уставшие бойцы - все, кроме старшины Дюбина и Зайцева. Время поджимало, лейтенант не мог дожидаться отставших и пустился в обход леска.
Ивановский был осторожен. Капитан Волох погиб при попытке уничтожить склад, случайно наткнувшись в метели на часового, и лейтенант, чувствуя ответственность за других, старался «действовать во сто крат осмотрительнее». Отставшего старшины всё не было. У Ивановского «появились разные нехорошие предположения», но он старался «сохранить уверенность, что Дюбин догонит».
Началась метель. За леском и речной поймой отряд наткнулся на хутор или деревенский дом на отшибе. Даже сквозь пургу их заметили, начали обстреливать и лейтенанта ранило в бедро. Хакимов был тяжело ранен в спину и живот. Находящегося без сознания бойца пришлось тащить за собой на самодельных волокушах, что сильно замедлило ход отряда.
О своей ране Ивановский никому не сказал - он понимал, что сейчас должен быть «для других воплощением абсолютной уверенности». Лукашов предложил оставить Хакимова возле какой-нибудь деревни, но Ивановский не мог этого сделать.
Долг командира и человека властно диктовал ему, что судьба этого несчастного, пока он жив, не может быть выделена из их общей судьбы.
От цели бойцов отделяло шоссе, которое следовало пересечь затемно, но теперь стало очевидно, что до рассвета им не успеть. Роль старшины в отряде взял на себя Лукашов, и лейтенант ещё не разобрался, хорошо это или плохо.
Двигаясь по рыхлому снегу, смертельно уставший Ивановский вспоминал, как, выйдя из окружения, пытался доложить о вражеском складе штабным начальникам, но те отнеслись к лейтенанту «без особого внимания». Выслушал Ивановского главнокомандующий, строгий пожилой генерал, которого лейтенант побаивался.
По приказу генерала, за три дня собрали диверсионную группу и отправили её в немецкий тыл с поручением уничтожить склад. Сейчас Ивановский вспоминал отеческое напутствие генерала и был «готов на всё, лишь бы оправдать эту его человеческую сердечность».
Рассвет застал отряд в голом поле возле шоссе. На дороге уже началось движение - грузовики, конные обозы, приземистые легковушки с немецким начальством - и перейти её стало невозможно. Бойцы укрылись в старом противотанковом рву, который вёл к шоссе и продолжался за ним. Дюбин с Зайцевым их так и не догнали. Лукашов опасался, что старшина сдался немцам и поведёт их по следу отряда, но Ивановский не хотел верить, что спокойный, основательный Дюбин способен на предательство.
Отдохнув и оставив за себя Лукашова, Ивановский решил отправиться на разведку. В напарники он неожиданно для себя выбрал хилого Пивоварова. Они бесконечно долго ждали, пока немецкие связисты, взбираясь на придорожные столбы, налаживали связь. Наконец, немцы ушли, и Ивановский с Пивоваровым смогли перебежать через шоссе. Став на лыжи, они направились к базе.
По дороге Ивановский «почувствовал приступ какого-то неприятного, всё усиливающегося, почти неодолимого беспокойства». Предчувствие лейтенанта оправдалось: войдя в рощу, где была база, Ивановский обнаружил, что она исчезла. За две недели, прошедшие со времени неудачной диверсии, немцы успели её переместить поближе к линии фронта.
Здесь не было обмана, здесь была война, а значит, действовали все её ухищрения, использовались все возможности - в том числе время, которое в данном случае сработало в пользу немцев…
«Базы не было, но приказ уничтожить её оставался в силе», и Ивановский твёрдо решил его выполнить. Он не мог вернуться ни с чем к генералу, поверившему в него.
Вернувшись, Ивановский обнаружил, что группу догнали Дюбин и Зайцев, Отстали они из-за того, что Зайцев сломал лыжу. Лейтенант сообщил, что база исчезла, и Лукашов немедленно и недобро засомневался, была ли она вообще. Оборвав его, Ивановский решил, что отряд вместе с находящимся без сознания Хакимовым вернётся к своим, а он попытается найти базу.
Сперва Ивановский хотел взять в напарники надёжного старшину Дюбина, но тогда старшим в группе станет сержант Лукашов, а этого лейтенанту не хотелось. И Ивановский снова выбрал Петю Пивоварова, так и не поняв, что повлияло на его выбор. С Дюбиным лейтенант передал начальнику штаба записку, в которой сообщал о своём намерении выполнить приказ.
Снова перебравшись через шоссе, Ивановский и Пивоваров встали на лыжи и отправились на поиски немецкого объекта, который можно было бы уничтожить. Лейтенант не считал себя виноватым, но «неоправданное доверие смущало его больше всего». Ивановский хорошо знал, что значит не оправдать доверия и испортить хорошее мнение о себе.
В четырнадцать лет Игорь Ивановский жил «в Кубличах - небольшом тихом местечке у самой польской границы, где в погранкомендатуре служил ветврачом его отец». Игорь очень любил лошадей и всё свободное от школы время проводил на конюшне. Он стал помощником командира отделения Митяева, немолодого, медлительного сибирского мужика, которого призвали в армию по ошибке.
Между Игорем и Митяевым установились особые доверительные отношения. Командир отделения часто защищал мальчика перед отцом, который не жил с женой, любил выпить и сына не баловал.
Однажды коменданту привезли лодку. Всё лето она пролежала на берегу, мозоля глаза местечковым мальчишкам, которые мечтали на ней прокатиться. Приятели подбили Игоря стащить лодку и сплавать на другой берег озера. Мальчишки выбрали день, когда дежурил Митяев, полностью доверявший Игорю, выплыли на середину озера и обнаружили, что лодка рассохлась и пропускает воду. Посудина затонула, а приятели еле добрались до берега.
Лодку начали искать. Митяев поручился за своего любимца, но Игорь не выдержал, во всём признался и показал место, где затонула лодка. С этого дня и до самой демобилизации Митяев не сказал Игорю «ни единого слова». Мальчик не обижался - знал, что «это презрение было вполне им заслужено».
Вскоре Ивановский наткнулся на ведущую от шоссе ухабистую дорогу и пошёл вдоль неё. Дорога привела к деревне, над одной из изб которой торчала длинная антенна. Видимо, здесь располагался крупный немецкий штаб. Решив убедиться в этом, лейтенант пробрался в деревню и наткнулся на немца, которого пришлось убить.
Фашисты всполошились, началась стрельба и Ивановского снова ранило, но на этот раз тяжело, в грудь. Пивоваров сумел вытащить его из деревни. Ранение круто изменило планы Ивановского. Теперь им надо было добраться до свободной от немцев деревни и укрыться там.
Напарники долго брели в снегу, без лыж, которые они бросили во время бегства. Глубокой ночью они набрели на стоящую на отшибе баньку и укрылись там. Утром выяснилось, что деревня, возле которой стояла банька, занята немцами. Ивановскому было плохо - болела грудь, дышалось с трудом. Он пытался сохранить выдержку, усилием воли «удержать в себе зыбкое своё сознание», потому что знал - если их найдут немцы, придётся отбиваться.
Жить через погибель врага - другого выхода на войне, видимо, не было.
Сидеть в баньке предстояло весь день. Напарники тихо переговаривались. Пивоваров рассказал, что родом он из-под Пскова. Жили без отца, мать работала учительницей и души не чаяла в единственном сыне. Пивоваров понимал, что его, скорее всего, убьют, и очень жалел мать.
Лейтенант понимал его - ему тоже было жаль отца, даже такого, как неудачник Ивановский. Мать Игорь не помнил - с ней была связана какая-то семейная драма, о которой ему не рассказывали. Повидать отца перед войной Игорь не успел и даже не знал, жив ли он. Однако разлуку с отцом он переживал легче, чем разлуку с девушкой, своей Янинкой.
Ивановский жалел об оставленных возле штабной деревни лыжах. Когда стемнело, он послал за ними Пивоварова. Заодно он попросил его разведать, на самом ли деле в деревне стоит штаб.
Оставшись один, в полузабытье, Ивановский начал вспоминать о Янинке. После окончания военного училища Игорь получил «назначение в армию, штаб которой размещался в Гродно». Янинку он встретил на вокзале. У девушки были неприятности - её обокрали ночью в поезде, когда она возвращалась домой, в Гродно, из Минска, где гостила у дяди. Игорь купил девушке билет и помог добраться до дома.
Всю ночь они гуляли по Гродно. Янинка с гордостью показывала Игорю небольшой, но древний город на берегу Нёмана, который очень любила. Для Игоря эта ночь стала самой счастливой в жизни. А утром началась война, и Янинку он больше не видел.
Ивановский очнулся, услышав выстрелы, долетевшие с той стороны, куда ушёл Пивоваров. Слышались длинные очереди - это Пивоваров отстреливался из автомата, который лейтенант дал ему с собой. Ивановский понимал, что помочь напарнику не сможет, но и отсиживаться в баньке тоже не мог. Он жалел, что послал бойца на такое гиблое дело. Подождав ещё пару часов, Ивановский собрал последние силы и пошёл по следу Пивоварова.
Падая, поднимаясь и пережидая приступы слабости, глубокой ночью Ивановский добрёл до того места, где лежал убитый Пивоваров. Судя по следам, немцы расстреливали его в упор из автоматов. Лейтенантом овладела «необычайная опустошённость», лишь где-то внутри копошилась обида на такой неудачный конец.
Ивановский сел рядом с Пивоваровым, понимая, что скоро умрёт от холода и ран, но вдруг услышал рёв моторов и вспомнил о дороге, которая привела их в штабную деревню. У лейтенанта ещё осталась противотанковая граната. Он решил добраться до дороги и подорвать машину немецкого офицера. Это стало последней целью в его жизни.
Сначала Ивановский пытался идти, потом пополз. Вскоре начался кашель, потом из горла пошла кровь. Теперь лейтенант старался не кашлять - ему надо было добраться до дороги. То и дело теряя сознание, Ивановский преодолел придорожную канаву и вполз на дорожное полотно.
С большим трудом лейтенант подготовил гранату. Теперь надо было дожить до рассвета, дождаться, когда появятся первые машины. Он терпел и мечтал, как поднимет на воздух шикарное авто с генералом или полковником. Лейтенант верил, что его усилия всё же были не напрасны, а его мучительная смерть, одна из многих, приведёт «к какому-то результату в этой войне».
Никакие из человеческих мук не бессмысленны в этом мире, тем более солдатские муки и солдатская кровь, пролитая на эту неприютную, мёрзлую, но свою землю.
Наконец, рассвело и на дороге появилась запряжённая парой лошадей и груженная соломой обозная телега, которой управляли два немца. Ивановскому снова не повезло, но он всё равно твёрдо решил выполнить свой солдатский долг. Огромные базы, злобные эсесовцы и надменные генералы достанутся другим, ему же выпали обозники.
Вышло ещё хуже - телега остановилась поодаль, к Ивановскому подошёл только один немец и выстрелил в него. Умирая, лейтенант перевернулся на спину и высвободил гранату.
Когда осел поднятый взрывом снег, Ивановского на дороге не было, лишь чернела воронка и валялась опрокинутая набок телега, за канавой лежал труп немца, а уцелевший обозник бежал к деревне.
Василь Быков
Дожить до рассвета
Глава первая
– Все. Спорить не будем, стройте людей! – сказал Ивановский Дюбину, обрывая разговор и выходя из-за угла сарая.
Длинноногий, худой и нескладный, в белом обвисшем маскхалате, старшина Дюбин смолк на полуслове; в снежных сумерках быстро наступающей ночи было видно, как недовольно передернулось его темное от стужи и ветра, изрезанное ранними морщинами лицо. После коротенькой паузы, засвидетельствовавшей его молчаливое несогласие с лейтенантом, старшина резко шагнул вперед по едва обозначенной в снегу тропинке, направляясь к тщательно притворенной двери овина. Теперь уже притворять ее не было надобности, широким движением Дюбин отбросил дверь в сторону, и та, пошатываясь, косо зависла на одной петле.
– Подъем! Выходи строиться!
Остановившись, Ивановский прислушался. Тихо звучавший говорок в овине сразу умолк, все там затихло, как бы загипнотизированное неотвратимостью этой, по существу, обыденной армейской команды, которая теперь означала для всех слишком многое... Через мгновение, однако, там все враз задвигалось, заворошилось, послышались голоса, и вот уже кто-то первый шагнул из темного проема дверей на чистую белизну снега. «Пивоваров», – рассеянно отметил про себя Ивановский, взглянув на белую фигуру в новеньком маскхалате, выжидающе замершую у темной стены сарая. Однако он тут же и забыл о нем, поглощенный своими заботами и слушая хозяйское покрикивание старшины в овине.
– Быстро выходи! И ничего не забывать: возвращаться не будем! – глуховато доносился из-за бревенчатых стен озабоченно-строгий голос Дюбина.
Старшина злился, видно, так и не согласившись с лейтенантом, хотя почти ничем не выдавал этого своего несогласия. Впрочем, злиться про себя Дюбин мог сколько угодно, это его личное дело, но пока здесь командует лейтенант Ивановский, ему и дано решать. А он уже и решил – окончательно и бесповоротно: переходить будут здесь и сейчас, потому что сколько можно откладывать! И так он прождал почти шесть суток – было совсем близко, каких-нибудь тридцать километров, стало шестьдесят – только что мерил по карте; на местности, разумеется, наберется побольше. Правда, в конце ноября ночь долгая, но все же слишком много возлагалось на эту их одну ночь, чтобы неразумно тратить столь дорогое теперь для них время.
Лейтенант решительно взял прислоненную к стене крайнюю связку лыж – свою связку – и отошел с тропы в снег, на три шага перед строящейся в шеренгу группой. Бойцы поспешно разбирали лыжи, натягивали на головы капюшоны; ветер из-за угла сердито трепал тонкую бязь маскировочных халатов и стегал по груди длинными концами завязок.
Как Ивановский ни боролся со всем лишним, груза набралось более чем достаточно, и все его десять бойцов выглядели теперь уродливо-неуклюжими в толстых своих телогрейках, обвешанных под маскхалатами вещевыми мешками, гранатными сумками, оружием, подсумками и патронташами. Вдобавок ко всему еще и лыжные связки, которые были пока громоздкой обузой, не больше. Но все было нужно, даже необходимо, а лыжи, больше всего казавшиеся ненужными теперь, очень понадобятся потом, в немецком тылу; на лыжи у него была вся надежда. Это именно он предложил там, в штабе, поставить группу на лыжи, и эту его идею сразу и охотно одобрили все – от флегматичного начальника отдела разведки до придирчивого, задерганного делами и подчиненными начальника штаба.
Другое дело, как ею воспользоваться, этой идеей.
Именно эта мысль больше других занимала теперь лейтенанта, пока он молчаливо, со скрытым нетерпением ждал построения группы. В снежных сумерках разбирали лыжные связки, глухо постукивая ими, сталкивались на узкой тропинке неуклюжими, нагруженными телами его бойцы. Как они покажут себя на лыжах? Не было времени как следует проверить всех их на лыжне, выдвигались к передовой засветло, согнувшись, пробирались в кустарнике. С утра он просидел на НП командира здешнего стрелкового батальона – наблюдал за противником. Весь день с низкого пасмурного неба сыпал редкий снежок, к вечеру снежок погустел, и лейтенант обрадовался. Он уже высмотрел весь маршрут перехода, запомнил на нем каждую кочку, и тут пошел снег, что может быть лучше! Но как только стало темнеть, ветер повернул в сторону, снегопад стал затихать и вот уже почти совсем перестал, лишь редкие снежинки неслись в стылом воздухе, слепо натыкаясь на бревенчатые стены сарая. Старшина предложил переждать часа два, авось опять разойдется. В снегу бы они управились куда как лучше...
– А если не разойдется? – резко переспросил его Ивановский. – Тогда что ж, полночи коту под хвост? Так, что ли?
Полночи терять не годилось, весь путь их был рассчитан именно на полную ночь. Впрочем, старшине нельзя было отказать в сообразительности – если переход сорвется, не понадобится и самая полная, самая длинная ночь.
Правофланговым на стежке стал сержант Лукашов, из кадровых, плотный молчаливый увалень, настоящий трудяга-пехотинец, помощник командира взвода по должности, специально откомандированный из батальона охраны штаба на это задание. Во всем его виде, неторопливых, точных движениях было что-то уверенное, сильное и надежное. Подле устраивался на тропке тоже взятый из стрелков боец Хакимов. Хотя еще и не было никакой команды, смуглое лицо его со сведенными темными бровями уже напряглось во внимании к командиру; винтовка в одной руке, а лыжи в другой стояли в положении «у ноги». Рядом стоял, поправляя на плечах тяжеловатую ношу взрывчатки, боец Судник, молодой еще парень-подрывник, смышленый и достаточно крепкий с виду. Он один из немногих сам попросил взять его в группу, после того как в нее был зачислен его сослуживец, тоже сапер, Шелудяк, с которым они вместе занимались оборудованием КП штарма. Ивановский не знал, какой из этого Шелудяка подрывник, но лыжник из него определенно неважный. Это чувствовалось в самом начале. Суетливый и мешковатый, этот сорокалетний дядька, еще не став в строй, уже развалил свою связку, лыжи и палки разъехались концами в разные стороны. Боец спохватился собирать их и уронил в снег винтовку.
– Не мог как следует связать, да? – шагнул к нему Дюбин. – А ну дай сюда.
– Вы на лыжах как ходите? – почувствовав недоброе, спросил Ивановский.
– Я? Да так... Ходил когда-то.
«Когда-то!» – с раздражением подумал лейтенант. Черт возьми, кажется, подобрался народец – не оберешься сюрпризов. Впрочем, оно и понятно, надо было самому всех опросить, поговорить с каждым в отдельности, каждого посмотреть на лыжне. Но самому было некогда, два дня протолкался в штабе, у начальника разведки, потом у командующего артиллерией, в политотделе и особом отделе. Группу готовили другие, без него.
Быстро темнело, наступила зимняя холодная ночь, снегопад постепенно затихал, и лейтенант заторопился. Дюбин, казалось, слишком долго провозился с лыжами этого Шелудяка, пока связал их. В строю с терпеливым ожиданием на темных под капюшонами лицах стояли его бойцы. За Шелудяком переминался с ноги на ногу важный красивый Краснокуцкий в островерхой, как у Дюбина, буденовке, за ним застыл молчаливый Заяц. Последним на стежке стоял, наверно, самый молодой тут, земляк лейтенанта и также артиллерист Пивоваров. Да, лейтенант недостаточно знал их, тех, с кем, видимо, придется вскоре поделить славу или смерть, но выбора у него не было. Разумеется, было бы лучше отправиться на такое дело с хорошо знакомыми, испытанными в боях людьми. Но где они – эти его хорошо знакомые и испытанные? Теперь трудно уже и вспомнить все деревеньки, погосты, все лески и пригорки, где в братских и одиночных могилах погребенные, а то и просто ненайденные, пооставались они, его батарейцы. За пять месяцев войны уцелело не много, неделю назад с ними вместе пробились из немецкого тыла лишь четверо. Двое при этом оказались обмороженными, один был ранен при переходе у Алексеевки, до самого конца с ним оставался вычислитель младший сержант Воронков. Этот Воронков очень бы сгодился нынче, но Ивановский не смог разыскать его. Вычислителя отправили в стрелковый батальон на передовую, откуда, к
Василь Быков
Дожить до рассвета
Глава первая
– Все. Спорить не будем, стройте людей! – сказал Ивановский Дюбину, обрывая разговор и выходя из-за угла сарая.
Длинноногий, худой и нескладный, в белом обвисшем маскхалате, старшина Дюбин смолк на полуслове; в снежных сумерках быстро наступающей ночи было видно, как недовольно передернулось его темное от стужи и ветра, изрезанное ранними морщинами лицо. После коротенькой паузы, засвидетельствовавшей его молчаливое несогласие с лейтенантом, старшина резко шагнул вперед по едва обозначенной в снегу тропинке, направляясь к тщательно притворенной двери овина. Теперь уже притворять ее не было надобности, широким движением Дюбин отбросил дверь в сторону, и та, пошатываясь, косо зависла на одной петле.
– Подъем! Выходи строиться!
Остановившись, Ивановский прислушался. Тихо звучавший говорок в овине сразу умолк, все там затихло, как бы загипнотизированное неотвратимостью этой, по существу, обыденной армейской команды, которая теперь означала для всех слишком многое... Через мгновение, однако, там все враз задвигалось, заворошилось, послышались голоса, и вот уже кто-то первый шагнул из темного проема дверей на чистую белизну снега. «Пивоваров», – рассеянно отметил про себя Ивановский, взглянув на белую фигуру в новеньком маскхалате, выжидающе замершую у темной стены сарая. Однако он тут же и забыл о нем, поглощенный своими заботами и слушая хозяйское покрикивание старшины в овине.
– Быстро выходи! И ничего не забывать: возвращаться не будем! – глуховато доносился из-за бревенчатых стен озабоченно-строгий голос Дюбина.
Старшина злился, видно, так и не согласившись с лейтенантом, хотя почти ничем не выдавал этого своего несогласия. Впрочем, злиться про себя Дюбин мог сколько угодно, это его личное дело, но пока здесь командует лейтенант Ивановский, ему и дано решать. А он уже и решил – окончательно и бесповоротно: переходить будут здесь и сейчас, потому что сколько можно откладывать! И так он прождал почти шесть суток – было совсем близко, каких-нибудь тридцать километров, стало шестьдесят – только что мерил по карте; на местности, разумеется, наберется побольше. Правда, в конце ноября ночь долгая, но все же слишком много возлагалось на эту их одну ночь, чтобы неразумно тратить столь дорогое теперь для них время.
Лейтенант решительно взял прислоненную к стене крайнюю связку лыж – свою связку – и отошел с тропы в снег, на три шага перед строящейся в шеренгу группой. Бойцы поспешно разбирали лыжи, натягивали на головы капюшоны; ветер из-за угла сердито трепал тонкую бязь маскировочных халатов и стегал по груди длинными концами завязок.
Как Ивановский ни боролся со всем лишним, груза набралось более чем достаточно, и все его десять бойцов выглядели теперь уродливо-неуклюжими в толстых своих телогрейках, обвешанных под маскхалатами вещевыми мешками, гранатными сумками, оружием, подсумками и патронташами. Вдобавок ко всему еще и лыжные связки, которые были пока громоздкой обузой, не больше. Но все было нужно, даже необходимо, а лыжи, больше всего казавшиеся ненужными теперь, очень понадобятся потом, в немецком тылу; на лыжи у него была вся надежда. Это именно он предложил там, в штабе, поставить группу на лыжи, и эту его идею сразу и охотно одобрили все – от флегматичного начальника отдела разведки до придирчивого, задерганного делами и подчиненными начальника штаба.
Другое дело, как ею воспользоваться, этой идеей.
Именно эта мысль больше других занимала теперь лейтенанта, пока он молчаливо, со скрытым нетерпением ждал построения группы. В снежных сумерках разбирали лыжные связки, глухо постукивая ими, сталкивались на узкой тропинке неуклюжими, нагруженными телами его бойцы. Как они покажут себя на лыжах? Не было времени как следует проверить всех их на лыжне, выдвигались к передовой засветло, согнувшись, пробирались в кустарнике. С утра он просидел на НП командира здешнего стрелкового батальона – наблюдал за противником. Весь день с низкого пасмурного неба сыпал редкий снежок, к вечеру снежок погустел, и лейтенант обрадовался. Он уже высмотрел весь маршрут перехода, запомнил на нем каждую кочку, и тут пошел снег, что может быть лучше! Но как только стало темнеть, ветер повернул в сторону, снегопад стал затихать и вот уже почти совсем перестал, лишь редкие снежинки неслись в стылом воздухе, слепо натыкаясь на бревенчатые стены сарая. Старшина предложил переждать часа два, авось опять разойдется. В снегу бы они управились куда как лучше...
– А если не разойдется? – резко переспросил его Ивановский. – Тогда что ж, полночи коту под хвост? Так, что ли?
Полночи терять не годилось, весь путь их был рассчитан именно на полную ночь. Впрочем, старшине нельзя было отказать в сообразительности – если переход сорвется, не понадобится и самая полная, самая длинная ночь.
Правофланговым на стежке стал сержант Лукашов, из кадровых, плотный молчаливый увалень, настоящий трудяга-пехотинец, помощник командира взвода по должности, специально откомандированный из батальона охраны штаба на это задание. Во всем его виде, неторопливых, точных движениях было что-то уверенное, сильное и надежное. Подле устраивался на тропке тоже взятый из стрелков боец Хакимов. Хотя еще и не было никакой команды, смуглое лицо его со сведенными темными бровями уже напряглось во внимании к командиру; винтовка в одной руке, а лыжи в другой стояли в положении «у ноги». Рядом стоял, поправляя на плечах тяжеловатую ношу взрывчатки, боец Судник, молодой еще парень-подрывник, смышленый и достаточно крепкий с виду. Он один из немногих сам попросил взять его в группу, после того как в нее был зачислен его сослуживец, тоже сапер, Шелудяк, с которым они вместе занимались оборудованием КП штарма. Ивановский не знал, какой из этого Шелудяка подрывник, но лыжник из него определенно неважный. Это чувствовалось в самом начале. Суетливый и мешковатый, этот сорокалетний дядька, еще не став в строй, уже развалил свою связку, лыжи и палки разъехались концами в разные стороны. Боец спохватился собирать их и уронил в снег винтовку.
– Не мог как следует связать, да? – шагнул к нему Дюбин. – А ну дай сюда.
– Вы на лыжах как ходите? – почувствовав недоброе, спросил Ивановский.
– Я? Да так... Ходил когда-то.
«Когда-то!» – с раздражением подумал лейтенант. Черт возьми, кажется, подобрался народец – не оберешься сюрпризов. Впрочем, оно и понятно, надо было самому всех опросить, поговорить с каждым в отдельности, каждого посмотреть на лыжне. Но самому было некогда, два дня протолкался в штабе, у начальника разведки, потом у командующего артиллерией, в политотделе и особом отделе. Группу готовили другие, без него.
Быстро темнело, наступила зимняя холодная ночь, снегопад постепенно затихал, и лейтенант заторопился. Дюбин, казалось, слишком долго провозился с лыжами этого Шелудяка, пока связал их. В строю с терпеливым ожиданием на темных под капюшонами лицах стояли его бойцы. За Шелудяком переминался с ноги на ногу важный красивый Краснокуцкий в островерхой, как у Дюбина, буденовке, за ним застыл молчаливый Заяц. Последним на стежке стоял, наверно, самый молодой тут, земляк лейтенанта и также артиллерист Пивоваров. Да, лейтенант недостаточно знал их, тех, с кем, видимо, придется вскоре поделить славу или смерть, но выбора у него не было. Разумеется, было бы лучше отправиться на такое дело с хорошо знакомыми, испытанными в боях людьми. Но где они – эти его хорошо знакомые и испытанные? Теперь трудно уже и вспомнить все деревеньки, погосты, все лески и пригорки, где в братских и одиночных могилах погребенные, а то и просто ненайденные, пооставались они, его батарейцы. За пять месяцев войны уцелело не много, неделю назад с ними вместе пробились из немецкого тыла лишь четверо. Двое при этом оказались обмороженными, один был ранен при переходе у Алексеевки, до самого конца с ним оставался вычислитель младший сержант Воронков. Этот Воронков очень бы сгодился нынче, но Ивановский не смог разыскать его. Вычислителя отправили в стрелковый батальон на передовую, откуда, к сожалению, не всегда возвращаются...
– Так... Равняйсь! Смирно! Товарищ лейтенант...
– Вольно, – сказал лейтенант и спросил: – Всем известно, куда идем?
– Известно, – пробасил Лукашов.
Остальные согласно молчали.
– Идем к немцу в гости. Зачем и для чего – об этом потом. А теперь... Кто болен? Никто? Значит, все здоровы? Кто на лыжах ходить не умеет?
Коротенький строй настороженно замер, темные, истомленные ожиданием лица строго и покорно смотрели из-под бязевых капюшонов на своего командира, который теперь безраздельно брал под свое начало их солдатские судьбы. Все, притихнув, молчали, наверно, еще не во всем, что им предстояло вскорости, разбираясь сами, но ничего, кроме как целиком положиться на него, командира, да на этого вот долговязого старшину, который второй день опекал группу, им не оставалось.
Действие в повести происходит во время Великой Отечественной войны, зимой. Отряд солдат, во главе которого старшина Дюбин и лейтенант Иванковский, получил приказ.
Задание пришло от начальства и заключалось в том, чтобы они встали на лыжи, и пошли на выполнение ответственного дела. Им нужно было преодолеть расстояние в 60 километров. При этом их никто не должен был видеть, все солдатам нужно выжить. Всего на задание начальство дало 12 часов. Отряду нужно пройти и площадь, которая обстреливалась, и лес, где можно было спастись, и трассу с оживлённым движением.
Когда отряд шёл по местности, которая простреливалась, то один солдат был ранен. Принято решение его оправить назад. С ним возвращается и единственный сапёр отряда Шелудяк. Но он не смог пройти незамеченным, и умирает от пулемётной немецкой очереди.
Отряд все так же движется на выполнение задания. Некоторые солдаты не успевают, лейтенант начинает переживать.
Они достигают хутора. И в попытке его обхода, их замечают собаки, и снова начинается обстрел. Лейтенант получил ранение. Он не говорит об этом отряду, сам делает перевязку на простреленной ноге. Но в то же время ранен оказывается ещё один солдат Хакимов. Его зацепило сильнее и теперь бойца придётся тащить.
Несмотря ни на что, отряд движется вперёд. Все очень устали, два солдата пропали. Это были Заяц и Дюбин. Раненый солдат Хакимов становится сильной обузой для отряда. Некоторых посещает мысль бросить его, но лейтенант никому не даёт разрешения так думать. Задание отрада заключается в том, чтобы они уничтожили базу врага, где боевые припасы и охраняется, которая плохо.
Солдаты пришли к трассе, по которой едут постоянно машины. Бойцы прячутся во рву, который служит укрытием от танков. Они ждут, когда смогут преодолеть оживленную дорогу.
Иванковский берет с собой солдата Пивоварова. И они вместе переходят трассу. После чего идут на территорию, где по предположению должна находиться база врага. Но их постигает неудача. База уже была перевезена ранее в другое место. Все силы потрачены были зря, смерти солдат напрасны.
Но лейтенант и боец принимают решение, которое заключается в том, что они все равно должны найти перевезенную базу и её уничтожить. Тем самым они выполнят приказ. Ведь возвращаться уже нельзя. Бойцы снова пересекают трассу в обратном направлении, где обнаруживают, что нашлись два попавших солдата Заяц и Дюбин.
Лейтенант принял решение отправить солдат обратно. Они должны спасти раненого Хакимова. А сам он все с тем же Пивоваровым найдёт базу, и они её уничтожат.
Солдаты идут искать перевезенную базу. Но обнаруживают постройку. Это может быть штаб немцев. Тогда лейтенант решает, что они должны взорвать строение. Но, когда солдаты подходят к штабу, то лейтенант получает пулю. Его боец помогает отойти в сторону.
Теперь они не могут найти базу, необходимо отыскать укрытие в одной из деревень, где нужно найти своих. Ранение лейтенанта очень серьезное.
Боец Пивоваров спасает своего лейтенанта, неся его на спине. Также он несёт зажигательную смесь и припасы оружия. Они находят баню, где и решают спрятаться. После чего Иванковский говорит Пивоварову, чтобы тот шёл в разведку искать своих и нашёл лыжи. Он также должен выяснить, нет ли рядом штаба немцев.
Когда боец уходит, Иванковский впадает в состояние забытья. Но тут раздаётся стрельба. Она приводит в чувства лейтенанта. Он выходит из бани, идя по следам солдата. Но вскоре он видит его тело, которое растреляли немцы.
Лейтенант впадает в состояние отчаяния. Он хочет отомстить врагам. Ведь к своим он уже не сможет дойти. Тогда он возвращается к шоссе, чтобы взорвать какую-нибудь машину. Добравшись до траншеи, он ожидает. Теперь его мысли заняты лишь тем, чтобы он не уснул, не закашлял и смог отомстить. Все его движения были для него очень мучительными. Из-за ранения не было сил, лейтенант потерял много крови. Главная мысль лейтенанта – это дожить до рассвета. Но все же, несмотря на ранение, он смог дожить до утра и дождаться машину.
Тогда лейтенант бросает гранату в автомобиль, где едут два немца. Цель достигнута – один из них погибает. Повозка была разорвана гранатой. Солдат смог совершить свою месть, теперь он мог умереть с чувством выполненного долга.
В. Быков в своих произведениях исследует психологию человека на войне. Автор ставит важнейшие вопросы: Что же такое подвиг? Может ли он быть бесполезным? И писатель занимает четкую позицию: подвиг не может быть бесполезен. И уже само стремление к нему несет в себе героическое начало. Для Быкова была важна личность, умеющая сохранить себя в минуту смертельной опасности. Большое значение он придавал нравственным ориентирам героев, чувству долга. Поэтому героизм в понимании этого писателя - это умение быть честным перед самим собой, сохранить чистую совесть, быть верным своим идеалам.
В центре сюжета повести «Дожить до рассвета» - образ лейтенанта Игоря Ивановского. Он получает задание взорвать немецкую военную базу. Вместе с группой солдат он отправляется в тыл к немцам. Во время похода часть группы погибает, вместе со своим бойцом Пивоваровым Ивановский добирается до нужного объекта. Однако базы на прежнем месте не оказалось - немцы успели ее перенести. Тогда лейтенант, уже тяжело раненный, угасающий, решает взорвать какой-нибудь транспорт на шоссе. «Но для этого надо было дожить до рассвета, выстоять перед дьявольской стужей этой роковой ночи. Оказывается, пережить ночь было так трудно, что он начал бояться. Он боялся примерзнуть к дороге, боялся уснуть или потерять сознание, боялся подстерегавшей каждое его движение боли в груди, боялся сильнее кашлянуть, чтобы не истечь кровью. На этой проклятой дороге его ждала масса опасностей, которые он должен был победить или избежать, обхитрить, чтобы дотянуть до утра.<… > Должна же его мучительная смерть, как и тысячи других не менее мучительных смертей, привести к какому-то результату в этой войне… Ведь он зачем-то родился, жил, столько боролся, страдал, пролил горячую кровь и теперь в муках отдавал свою жизнь…»
Ивановский погибает, взорвав обычную повозку. Его граната уничтожила лишь одного немца, ион не смог выполнить поставленное задание. Критики отмечали, что с практической точки зрения сделанное этим героем - несоизмеримо мало. Но, по мысли писателя, этот человек с честью выполнил свой воинский долг. Перед смертью он не думает о своем спасении, о судьбе, терзаясь лишь тем, что ничего не смог совершить на этой войне. «Гневное отчаяние оформилось в цель - последнюю цель в его жизни». Именно эти чувства побуждают его к подвигу. И этот подвиг не может быть бесполезным.
В. Быков писал, что общая судьба войны зависит и оттого, «как умрет на этой дороге двадцатидвухлетний командир взвода, лейтенант Ивановский».
Ивановский погибает в одиночестве, однако герои Быкова не одиноки. Они погибают за Родину, ради людей, ради всего живого на земле. И героический поступок навсегда вписывает имя этих героев в великую историю страны.
