Свой известный сборник; и это правильно, потому что в ее поэзии много молитвенности и стихи ее – четки, или амулеты, которые должны бы охранять ее от нечистой, от злой силы (в нее она верит), но которые не уберегли ее от наваждения любви. И про любовь свою, злополучную и неутоленную, рассказывает она миру. Очень интимен дневник ее творчества, но эта интимность интересна: она вышла за пределы личной исповеди, так как вообще все то, что по-настоящему и до дна лично, тем самым и общественно; субъективное, совершая свой кругооборот, возвращается к объективному. Анна Ахматова любит свое имя, «сладчайшее для губ людских и слуха», и своей поэзией она заставила полюбить его и других. Она явила образ женской души, которая приняла любовь как отраву, недуг и удушье. Перед нами – страдалица любви; и оттого «словно тронуты черной, густою тушью тяжелые веки» ее. В этой жертвенной любви, которая не ликованьем и радостью, а надгробным камнем легла на жизнь, в этой любви на погосте, «всего непременней – полынь».
Портрет Анны Ахматовой. Художник Н. Альтман, 1914
Что же удивительного, если сама Ахматова признает свой голос незвонким? Грустный голос ее, действительно, незвонок, но он – такого чарующего тембра, какого никогда еще не слыхала из уст своих поэтесс русская литература. И если писать о стихах всегда значит переписывать стихи, то это особенно применимо к ней, автору «Вечера » и «Подорожника »: так задушевны и проникновенны интонации ее некнижной, чистой русской речи, что хочется только слушать и слушать «стихов ее белую стаю», а не говорить о ней языком нашей охлаждающей прозы. К тому же трудно уловить и формулировать особенности ее стихотворений, их своеобразную ритмику и композицию – эти неожиданные, но убедительные, эти не логические, но тонко психологические переходы от слов настроения к словам описания, от души к природе, от факта к чувству, эти волнующие ассоциации, которыми она навсегда – и для себя, и для читателей – связала свои душевные состояния с какой-нибудь выразительной подробностью пейзажа, обстановки, быта, с какой-нибудь характерной деталью пережитого явления. Она искусно подбирает другим незаметные признаки соответственного момента, она «замечает все, как новое», так что внутренний мир ее не просто обрамляется внешним, а сходятся они воедино, в одну слитную и органическую целостность жизни. Легкий жест, движение, та или другая наружная примета лучше всяких излияний обрисовывает ее душу. Разве, например, вся горькая растерянность и смущенность последней встречи не сказываются в этом штрихе: «я на правую руку надела перчатку с левой руки»? И в контексте стихотворения, где звучит осенний мотив:
Память о солнце в сердце слабеет,
Желтей трава;
Ветер снежинками ранними веет
Едва, едва –
разве пуст, разве не заполнен эмоциональным содержанием переход или промежуток между первыми двумя и последними двумя стихами вот в этой строфе:
Ива на небе пустом распластала
Веер сквозной.
Может быть, лучше, что я не стала
Вашей женой?
И разве мы не чувствуем, какая симпатическая связь ощущений и вещей породнила между собой следующие строки:
Это песня последней встречи .
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем?
Общую картину тоски здесь неизбежно дополняет и мертвенно освещает равнодушная желтизна свечей, и нельзя их не заметить и не запомнить. Ибо вещи вмешиваются в душу. И так как внешняя предметность, конкретные очертания, фактическое окружение вообще нужны Ахматовой, то это и вносит в ее лирику начало эпоса, не дает последней расплыться в марево, сообщает ей желанную устойчивость и реальность. Такой манерой лирического рассказа, сплетающего осязательные нити с бесплотными, такою системой поистине тонких намеков и сближений осуществляет поэтесса теплую жизненность своих созданий, и по нежным, синим венам ее лиризма начинает струиться ощутимая кровь. Конечно, на первый взгляд может показаться, что только внешне связаны у нее строки о чувстве со строками о чем-то постороннем; но очень скоро этот возможный скептицизм читателя рассеивается, и познаешь, что, согласно Гете, внешнее и внутреннее у нее – одно, что постороннего у ней нет; она убеждает в своей искренности, и веришь, что не случайны устанавливаемые ее стихами связи явлений, что природа для нее не декорация, что все слова ее и обо всем пронизаны единством настроения. Ее стихи – ее жизнь. Ни один из них не написан зря, и все они, тоже как бы по завету Гете, созданы по поводу действительного случая из внешней или внутренней, т. е. единой, биографии.
Лекция о жизни и творчестве Анны Ахматовой
Это пленительно. Но и сама пленительница находится в плену у некоего царевича, у сероглазого короля, у того, кто взял ее сердце, но не отдал надолго своего. И с тех пор она больна любовью и от любви. Но от боли и не зарекается она: «Слава тебе, безысходная боль!» Ей нужна мука, трудно представить себе ее счастливой, у нее нет таланта счастливости –
Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать,
Не целуй меня усталую, –
Смерть придет поцеловать.
Даже общедоступное счастье сна мало ведомо ей, поэтессе бессонницы, этой верной «сиделки» ее ночей. У нее душа – вдова. И она хочет быть прирученной, покоренной, и неспроста читаем мы в одном ее стихотворении: «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем», и в другом стихотворении героиня – рабыня,
И висит на стенке плеть,
Чтобы песен мне не петь.
«Как соломинкой», пьют ее душу , но она пытки мольбой не нарушит и только просит: «Когда кончишь, скажи». Беззаветна, отреченна, смиренна ее любовь, но сосредоточенно страстна – «и если б знал ты, как сейчас мне любы твои сухие розовые губы»; и «десять лет замираний и криков, все свои бессонные ночи» умеет она вложить в одно любовное слово. Однако бывают исключительные минуты у этой женщины, которая «от любви его загадочной, как от боли, в крик кричит, стала желтой и припадочной, еле ноги волочит», которая так страшно говорит ему
Новых песен не насвистывай,
Песней долго ль обмануть?
Но когти, когти неистовей
Мне чахоточную грудь.
Чтобы кровь из горла хлынула
Поскорее на постель,
Чтобы смерть из сердца вынула
Навсегда проклятый хмель, –
бывают у нее минуты, когда общая смиренность ее отходит вдаль и сменяется реакцией безудержного и буйного протеста. Вот спокойно, в тонах отреченья, говорит она о себе:
Знаю: гадая, не мне обрывать
Нежный цветок маргаритку,
Должен на этой земле испытать
Каждый любовную пытку.
Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую –
и вдруг это прерывается исступленным, истошным криком:
Но не хочу, не хочу, не хочу
Знать, как целуют другую.
Или она восклицает:
Не любишь, не хочешь смотреть...
О, как ты красив, проклятый!
И хочется назвать ее тогда: поэтесса-кликуша. Или услышит от нее разлюбивший:
А! ты думал, я тоже такая,
Что можно забыть меня,
Что брошусь, моля и рыдая,
Под копыто гнедого коня.
............................................
Будь же проклят. Ни словом, ни взглядом
Окаянной души не коснусь.
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенным чадом –
Я к тебе никогда не вернусь.
Анна Ахматова. Нарезка запечатлевших её хроникальных видеокадров. Ахматова читает своё стихотворение «Муза»
Эти смены мотивов, да и весь общий стиль ее любви связаны с тем, что Анна Ахматова – моральная монастырка, монашенка, с крестом на груди! Она помнит об аде, верит в Божье возмездие. Ее любовь – та же власяница. У нее строгая страсть, и она смущена своей любовью, но, может быть успокоена тем, что любовь ее несчастна и, значит, Бог не в обиде, Бог не поруган грешностью своей богомолицы. При этом Ахматова – монастырка, но в миру, но в свете, в блестящем вихре столицы, среди изощренных развлечений и выдающихся людей: сочетание редкое и оригинальное. В Булонском лесу каталась она со своим избранником. В Петербурге шумной жизнью жила эта внутренняя аскетка «где зимы те, когда я спать ложилась в шестом часу утра?» – и да, она любила их,
Те сборища ночные,
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, гонкий пар.
Камина красного тяжелый, зимний жар.
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Из своей душевной кельи она выходила туда, где
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем:
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
У нее – чувство Петербурга, она любит его, «гранитный город славы и беды», она до того сжилась с ним, что, кажется, под его сенью, «над Невою темноводной, под улыбкою холодной императора Петра» навеки застыли тени ее и ее возлюбленного. Но сквозь эту близкую ей стихию столичности и утонченного изящества «что-то слышится родное», слышится именно повесть неприласканного, простого сердца и милая русская бабья душа и виднеется русская женщина с платочком на голове. Действительно, сколько бабьего, в хорошем смысле этого слова, – в таких, например, строках, которые слишком естественны и незатейливы, чтобы назвать их стихами:
Я с тобой не стану пить вино,
Оттого, что ты – мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
С кем попало целоваться под луной.
А у нас тишь да гладь,
Божья благодать,
А у нас светлых глаз
Нет приказу подымать.
Со дня Купальницы-Аграфены
Малиновый платок хранит,
Молчит, а ликует, как царь Давид
.
В морозной келье белы стены,
И с ним никто не говорит.
Приду и стану на порог.
Скажу: «Отдай мне мой платок».
Когда читаешь подобные слова, то невольно соглашаешься с тем критиком, который услышал в поэзии Ахматовой тона частушки и повторил ее собственное признание: «Лучше б мне частушки задорно выкликать». Из недр народности, как из своего последнего источника, текут ее личные песни, и, вообще, она – такая русская, великорусская, она светлыми струями своих стихов утоляет нашу оскорбленную жажду родины. Замечательно в ней это соединение: она одновременно индивидуальна и национальна. Изысканная, вкусившая тончайших даров культурности, хрупкая и нервная, Ахматова вместе с тем простодушна и принадлежит к общим глубинам исконной России; и творческий лик ее навевает воспоминания о русских иконах, о вдохновениях Андрея Рублева , о явленных бесплотностях Васнецова и Нестерова . Осеняет ее ореол родной страны и старины. Часто говорит она о Новгороде, где «Марфа правила и правил Аракчеев », о древнем городе, над которым «звезд иглистые алмазы к Богу взнесены», в котором она хотела бы окончить «путь свой жертвенный и славный». И мы читаем:
Приду туда, и отлетит томленье.
Мне ранние приятны холода
Таинственные, темные селенья –
Хранилища молитвы и труда.
Спокойной и уверенной любови
Не превозмочь мне к этой стороне:
Ведь капелька новогородской крови
Во мне – как льдинка в пенистом вине
И этого никак нельзя поправить,
Не растопил ее великий зной,
И что бы я ни начинала славить –
Ты, тихая, сияешь предо мной.
Тихая, сияет перед нею ее северная родина. И это слияние льдинки и пенистого вина, это сочетание спокойной и уверенной любови, именно любови, а не любви, к северу с великим зноем уже не любови, а любви, земной любви к любимому – вот что является одною из ее самых характерных особенностей. Она религиозна, она благочестива, этот отпрыск новгородской старины, верная дочь православной церкви, носительница древлего благочестия. Но эта христианка влюблена, а любовь – это язычество. И даже в пределах чтимого христианством Писания она переходит от строгого к страстному, от апостолов к Песни Песней –
Читаю посланья апостолов я,
Слова псалмопевца читаю.
Но звезды синеют, но иней пушист,
И каждая встреча чудесней, –
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.
Влюбленность – язычество, и природа – язычество, так что с православным, с церковным настроением Анны Ахматовой не может не переплетаться и это другое начало. И потому она верит в приметы, она суеверна, она гадает, ворожит, колдует, христианка-цыганка; она ради любимого, но не любящего может «просить у знахарок в наговорной воде корешок иль пришлет ему страшный подарок – свой заветный душистый платок». Она носит на счастье темно-синий шелковый шнурок, она чует воду, и разными другими тайнами делится с нею полное загадок естество. В душе у нее – много романтики и сказки, так что даже лирическую эпопею своей любви она развертывает в двух обликах – реалистическом и фантастическом. С одной стороны, все так ясно, конкретно, здешне, и можно даже догадываться о действительном имени, какое носит герой ее романа; с другой стороны, этот же роман отодвигается в светлую тень и даль призрачного мифа. Иногда эти два освещения соединяются в один белый свет, как, например, в белых стихах несказанно прекрасной лирической поэмы «У самого моря », где в очарованиях юности и легкой праздности выступает эта вместе реальная и волшебная девушка, у самого моря дожидающаяся своего царевича, которого она так-таки и не дождалась, увидела умирающим. В причудливое целое слиты здесь правда и легенда; они не противоречат одна другой, как не противоречат у Ахматовой ее новгородский элемент и ее привязанность к морю, к самому морю, на берегу которого рождается ее любовь, на берегу которого красуется образ покорителя-рыбака:
Руки голы выше локтя,
А глаза синей, чем лед.
Едкий, душный запах дегтя,
Как загар, к тебе идет.
И всегда, всегда распахнут
Ворот куртки голубой,
И рыбачки только ахнут,
Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
В город продавать камсу.
Как потерянная бродит
Вечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,
Истомленный взор глубок,
Ноги ей щекочут крабы,
Выползая на песок.
Но она уже не ловит
Их протянутой рукой;
Все сильней биенье крови
В теле, раненном тоской.
И все это выдержано в словах и красках изумительной чистоты и чисто пушкинской простоты. На Ахматовой вообще почиет благодать Пушкина ; его традицию продолжает поэтесса, и роднят их заветное для обоих Царское Село, и лебеди царскосельских прудов, и статуи царскосельских парков, до такой степени оживляемые, одушевляемые Ахматовой, что к одной из них, к ее нарядной наготе, она даже ревнует своего желанного, – к той мраморной сопернице своей, про которую она сказала:
И ослепительно стройна,
Поджав незябнушие ноги.
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
Да, в Анне Ахматовой не умер Пушкин, не умерло все то благословенное, что связано с ним, Александром Благословенным, и расступаются перед нею тяжкие ряды русских десятилетий, и видит она за ними все те же царскосельские аллеи, по которым бродит незабвенный лицеист:
Смуглый отрок бродил по аллеям
У озерных глухих берегов.
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы елей густо и колко
Устилают низкие пни.
Здесь лежала его треуголка
И изорванный том Парни.
И вот эта законная наследница Пушкина, уловившая в своих стихах шелест его шагов, полюбила, но серьезного ответа на свою любовь не встретила. Герой украл ее сердце, но «скоро, скоро вернет свою добычу сам», и он смотрит на нее равнодушно или насмешливо, спокойными глазами, «под легким золотом ресниц», и это про него рассказано в стихотворении «Четок» –
.....................................
Ах, кто-то взял на память
Мой белый башмачок.
И дал мне три гвоздики,
Не подымая глаз.
О, милые улики,
Куда мне спрятать вас?
И сердцу горько верить,
Что близок, близок срок,
Что всем он станет мерить
Мой белый башмачок.
Небрежный владелец влюбленного сердца и белого башмачка, этими сокровищами не дорожащий, не останется единственным для Анны Ахматовой; но годы пройдут, а она его не забудет, он для нее – «непоправимо милый», и пусть он теперь «тяжелый и унылый», это не глушит ее чувства. К нему, к первому хочется отнести ее обращение:
Ты пьешь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву, не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи,
Покоя, видно, не нашел в вине.
..............................................
Так дни идут, печали умножая,
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты ее не мог убить.
Все психологические детали этого романа явлены в чарующих стихах «Вечера» и «Четок», «Белой стаи » и «Подорожника», и, чтобы его узнать, надо их прочесть целиком. Отметим лишь ту из его важных и своеобразных особенностей, что герой его – поэт, а героиня – поэтесса. Похититель сердца, других, «прекрасных рук счастливый пленник», оказывается, «знаменитый современник», и его любовную тяжбу с героиней рассудят когда-нибудь потомки, и когда-нибудь дети прочтут в учебниках имя отвергнутой им женщины, – она войдет в его биографию; он не дал ей, сероглазый жених, любви и покоя, зато подарил ее горькою славой. Но биография пересечется здесь с биографией, его стихи встретят ее, потому что и она их пишет, и из стихов в стихи переливается дыхание обоих: «голос твой поет в моих стихах, в твоих стихах мое дыханье веет». К ордену поэзии принадлежат они оба, дышат ею оба, но только он не любит ее стихов, т. е., значит, ее души, ее дыхания, и даже сказал ей однажды: «быть поэтом женщине – нелепость». Едва ли это с его стороны ревность к Аполлону , зависть к возможной чужой славе; но, во всяком случае, между ними становится то, что их соединяет, – между ними становится поэзия. Иногда она мешает его творчеству – «этих строчек не допишешь: я к тебе пришла»; но в общем, как его сердцу, так и его песням не является она препоной, потому что он не обращает на нее внимания, – а вот ей не дает он жить и петь.
...............................................
Вы, приказавший мне: довольно,
Пойди, убей свою любовь!–
И вот я таю, я безвольна,
Но все сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
Мои стихи напишет вам,
Кто стать звенящими поможет
Еще не сказанным словам?
А ей так хотелось бы, чтобы звонким ручьем зазвенели таящиеся в ней стихи, чтобы запела живущая в ней птица-тоска, и ей так хотелось бы «его, его, в стихах своих прославить, как женщина прославить не могла». Но томления любви не позволяют ей писать, «не допишу я этих нежных строк», и лежит перед нею «непоправимо-белая страница». Между тем у нее, у этой Христовой невесты, но и поэтовой невесты, глубока потребность в поэзии, сильна «предпесенная тревога» и «нестерпимо больно» ее душе «любовное молчание». Она любит свою Музу, сестру-Музу, она так явственно видит ее, в веночке темном, ее смуглые руки, ее смуглые ноги, и верит она:
А недописанную мной страницу –
Божественно спокойна и легка –
Допишет Музы смуглая рука.
Вдохновенья ждет она, как Божьей благодати; для нее творчество – священнодействие, с молитвой приступает она к стихам, причащается поэзии, как святых тайн:
Я так молилась: «Утоли
Глухую жажду песнопенья».
Но нет земному от земли
И не было освобожденья.
Как дым от жертвы, что не мог
Взлететь к престолу Сил и Славы,
А только стелется у ног,
Молитвенно целуя травы, –
Так я, Господь, простерта ниц:
Коснется ли огонь небесный
Моих сомкнувшихся ресниц
И немоты моей чудесной?
Роман религиозной поэтессы, слагающийся из тончайших оттенков, роман поэтессы и поэта осложняется еще тем, что сюда привходит третий. Он – юный, он – мальчик, он к ногам ее положен, ласковый лежит, он жадно и жарко гладит холодные руки ее, он приносит ей белые розы, мускатные розы, но она не отвечает ему любовью, и плачет высокий мальчик, и на взморье тайная боль разлуки стонет белою чайкой, – и не выдержал он ее «нелюбови», своей непринятой первой любви, – и вот он умер, и она молится о нем в католическом храме:
Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь...
Что я принесла тебе смерть!
.............................................
Прости меня, мальчик веселый,
Совенок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.
«Тихо плывут года». События сердца не проходят; но если исключить отдельные вспышки любовного огня, неожиданные мгновенья молодости, принесенные солеными брызгами моря и ветра и предчувствием каких-то счастливых свиданий, то страницы сердца еще более матовы, чем прежде, и в затихшей келье духа еще слышнее мотивы отречения:
И легкие месяцы будут над нами
Как снежные звезды летать.
Легкие месяцы, и какая-то грустная облегченность души («мне даже легче стало без любви»), и легкость изнеможенного тела. «В недуге горестном ее томится плоть», у нее – «восковая, сухая рука», и можно ли представить себе более трогательные звуки, чем эти:
Так раненого журавля
Зовут другие: курлы, курлы!
Когда осенние поля
И рыхлы, и теплы...
И я, больная, слышу зов,
Шум крыльев золотых
Из плотных низких облаков
И зарослей густых:
«Пора лететь, пора лететь
Над полем и рекой.
Ведь ты уже не можешь петь
И слезы со щеки стереть
Ослабнувшей рукой»?..
Сменяются в ней очарования любви с ее разочарованиями, еще отдаешь кому-то и «стихов своих белую стаю, и очей своих синих пожар», но сильнее всего – «богомольная печаль» и чувство отрешенности, как будто уже переступила она земной порог, как будто она – «уже привыкшая к высоким, чистым звонам, уже судимая не по земным законам», как будто происходит уже с нею «посмертное блуждание души».
И может быть, с этими настроениями отреченности и отрешенности связано то, что в личную жизнь поэтессы, как и в личную жизнь каждого из нас, вошла общая печаль, проникла великая русская скорбь. У Анны Ахматовой личное не погибло, но осложнился общественностью ее внутренний мир, и под воздействием событий в проникновенные слова претворились всегда свойственные ей предрасположения патриотизма, органическое чувство родины. Когда траурная тень войны покрыла родную землю, Ахматова, закрыв лицо, умоляла Бога до первой битвы умертвить ее; из памяти ее, «как груз отныне лишний, исчезли тени песен и страстей, – ей, опустевшей, приказал Всевышний стать страшной книгой грозовых вестей». И такою молитвой молится она, ощутившая в себе печаль царя Давида:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча чад темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Ей нужно, чтобы Богородицын плат, Богородицын плащ спасительным покровом разостлался над ее несчастной страной. И немало близких ей ушли на войну, ушли – и не вернулись.
Вестей от него не получишь больше,
Не услышишь ты про него.
В объятой пожарами скорбной Польше
Не найдешь могилы его.
И про одного из них, них самоотверженных сыновей России, мы читаем:
О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнем,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоем.
Передо мною на колени
Ты стал, как будто ждал венца,
И смертные коснулись тени
Спокойно юного лица.
И ты ушел не за победой,
За смертью. Ночи глубоки.
О ангел мой, не знай, не ведай
Моей теперешней тоски.
Но если белым солнцем рая
В лесу осветится тропа,
Но если птица полевая
Взлетит с колючего снопа, –
Я знаю: это ты, убитый,
Мне хочешь рассказать о том,
И снова вижу холм изрытый
Над окровавленным Днестром.
Забуду дни любви и славы,
Забуду молодость мою,
Душа темна, пути лукавы,
Но образ твой, твой подвиг правый
До часа смерти сохраню.
Образ русского воина бледнеет только перед образом России, зримо или незримо, но всегда сопровождающим Анну Ахматову. И когда наступил бесславный конец войны и то бесславное, что началось за ним, из вдохновенных уст поэтессы изникли торжественные стихи :
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал
И дух суровый византийства
От русской церкви отлетал, –
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
О, нет! Ничем и никогда не осквернился дух нашей прекрасной поэтессы. Чистой вынесла и спасла она свою душу из былой праздности Петербурга и Павловска холмистого, изо всяких соблазнов жеманства и неврастеничности, и не покинула ее великая и светлая простота, материнский дар ее простой России.
Как одно из проявлений этой святой простоты, всегда живет в Ахматовой, сердце свое отдавшей пыткам и чарам «великой земной любви» (хотя и не единственной), – живет в ней негромкий, но все же внятный мотив материнства. Не осуществилось оно до конца, не с полным достоинством несла она его «светлую пытку», потому что материнство – это осень женского века, или, по крайней мере, его серьезное лето, а той, о ком говорит наша поэтесса, полюбилась «длинная весна», полюбились многие любви. – но тоскою и покаянием искупила она этот грех незаконной весеннести... Впрочем, лучше услышим об этом ее собственные слова:
«Где, высокая, твой цыганенок,
Тот, что плакал под черным платком,
Где твой маленький первый ребенок,
Что ты знаешь, что помнишь о нем?..»
«Доля матери – светлая пытка,
Я достойна ее не была.
В белый рай растворилась калитка,
Магдалина сыночка взяла.
Каждый день мой – веселый, хороший.
Заблудилась я в длинной весне,
Только руки тоскуют по ноше,
Только плач его слышу во сне.
Станет сердце тревожным и томным,
И не помню тогда ничего,
Все брожу я по комнатам темным,
Все ищу колыбельку его».
Сиротеет не только ребенок без матери, но и мать без ребенка. Ее опустевшие, праздные руки тоскуют по ноше. Но еще тяжелее тоска другой матери той, чье скорбное лицо на фоне русского ужаса показала нам чуткая душою Анна Ахматова:
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках?
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах?..
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далекой
Миноносец свой водил.
На Малаховом кургане
Офицера расстреляли
.
Без недели двадцать лет
Он глядел на Божий свет.
Здесь позвольте окончить цитаты из Анны Ахматовой, хотя и трудно остановиться, когда черпаешь из этого милого и светлого родника. Трудно остановиться, и потому все-таки – еще одно, последнее сказание, еще одно стихотворение – из «Подорожника»:
Я спросила у кукушки,
Сколько лет я проживу...
Сосен дрогнули верхушки,
Желтый луч упал в траву,
Но ни звука в чаще свежей.
Я иду домой,
И прохладный ветер нежит
Лоб горячий мой.
Было бы очень счастливо для русской поэзии, если бы кукушка ошиблась. Ибо нужна духовной России Анна Ахматова, последний цветок благородной русской культуры, хранительница поэтического благочестия, такое олицетворение прошлого, которое способно утешить в настоящем и подать надежду на будущее.
По материалам работ Ю. И. Айхенвальда.
Анна Ахматова… Имя и фамилия этой поэтессы известны всем. Сколько женщин читали ее стихи с упоением и плакали над ними, сколько хранили ее рукописи, и преклонялись перед ее творчеством? Сейчас поэзию этого незаурядного автора можно назвать бесценной. Даже спустя столетие ее стихи не забыты, и часто появляются мотивами, отсылками и обращениями в современной литературе. Но особенно часто вспоминается потомками ее поэма «Реквием». О ней и пойдет речь.
Изначально поэтесса планировала написать лирический цикл стихов, посвященный периоду реакции, который застиг разгорячённую революционную Россию врасплох. Как известно, после окончания гражданской войны и воцарения относительной стабильности новое правительство устроило показательные расправы над инакомыслящими и чуждыми пролетариату представителями общества, и закончилась эта травля настоящим геноцидом российского народа, когда людей сажали в тюрьмы и казнили, пытаясь угнаться за планом, данным «сверху». Одними из первых жертв кровавого режима стали ближайшие родственники Анны Ахматовой – Николай Гумилев, ее супруг, и их общий сын, Лев Гумилев. Мужа Анны расстреляли в 1921 году, как контрреволюционера. Сына арестовали лишь за то, что он носил фамилию отца. Можно сказать, что именно с этой трагедии (гибель супруга) началась история написания «Реквиема». Так, первые фрагменты были созданы еще в 1934 году, и их автор, поняв, что потерям русской земли не будет скорого конца, решил объединить цикл стихов в единое тело поэмы. В 1938-1940 годах она была завершена, но по понятным причинам не опубликована. Именно в 1939 Льва Гумилева посадили за решетку.
В 1960-е годы, в период оттепели, Ахматова читала поэму преданным друзьям, но после чтения всегда сжигала рукопись. Однако ее копии просочились в самиздат (запрещенную литературу переписывали от руки и передавали из рук в руки). Затем они попали за границу, где и были опубликованы «без ведома и согласия автора» (эта фраза являлась хоть каким-то гарантом неприкосновенности поэтессы).
Реквием – это религиозный термин, обозначающий траурную церковную службу по умершему человеку. Данное название известные композиторы использовали, чтобы обозначить жанр музыкальных произведений, которые служили аккомпанементом для заупокойной католической мессы. Широко известен, например, реквием Моцарта. В широком понимании слова, оно означает некий ритуал, сопровождающий уход человека в иной мир.
Анна Ахматова использовала прямое значение названия «Реквием», посвятив поэму узникам, осужденным на смерть. Произведение как будто звучало из уст всех матерей, жен, дочерей, что провожали своих близких людей на смерть, стоя в очередях не в силах что-либо изменить. В советской действительности единственным заупокойным ритуалом, позволенным заключенным, стала нескончаемая осада тюрьмы, в которой безмолвно выстаивали женщины в надежде хотя бы проститься с дорогими, но обреченными членами семьи. Их мужья, отцы, братья и сыновья будто были поражены смертельным недугом и ждали развязки, но на поверку этим недугом оказывалось инакомыслие, которое власть пыталась искоренить. Но искоренила лишь цвет нации, без которого развитие общества протекало с трудом.
В начале 20 века мир захватила новое явление в культуре – Оно было шире и масштабнее, чем любое литературное направление, и дробилось на множество новаторских течений. Анна Ахматова принадлежала к акмеизму, течению, в основе которого лежали ясность слога и предметность образов. Акмеисты стремились к поэтическому преобразованию обыденных и даже неприглядных жизненных явлений и преследовали цель, состоявшую в облагораживании человеческой природы посредством искусства. Поэма «Реквием» стала великолепным образчиком нового течения, ведь полностью соответствовала его эстетическим и моральным принципам: предметные, ясные образы, классическая строгость и прямота стиля, авторское желание передать зверство языком поэзии, чтобы предостеречь потомков от ошибок предков.
Не менее интересен жанр произведения «Реквием» — поэма. По некоторым композиционным признакам ее относят к эпическому роду, ведь произведение состоит из пролога, основной части и эпилога, охватывает не одну историческую эпоху и открывает взаимосвязи между ними. Ахматова выявляет определенную тенденциозность материнского горя в отечественной истории и призывает будущие поколения не забывать про него, чтобы не позволить трагедии повториться.
Стихотворный размер в поэме динамичен, один ритм переливается в другой, разнится и количество стоп в строках. Это связано с тем, что произведение создавалось фрагментарно в течение долгого времени, и стилистика поэтессы менялась, как и ее восприятие случившегося.
Особенности композиции в поэме «Реквием» опять же указывают на первоначальный замысел поэтессы – создать цикл законченных и автономных произведений. Поэтому, кажется, что книга написана урывками, кусками, как будто неоднократно забрасывалась и вновь стихийно дополнялась.
Произведение, как уже было сказано, автобиографичное. Оно повествует о том, как Анна Андреевна приходила с передачами к сыну, заключенному в тюремной крепости. Лев был арестован за то, что его отец был казнен из-за опаснейшего приговора – контрреволюционная деятельность. За такую статью уничтожали целые семьи. Так и Гумилев-младший пережил три ареста, один из которых, в 1938 году, закончился ссылкой в Сибирь, после чего, в 1944 году он воевал в штрафном батальоне, а после вновь арестован и посажен в тюрьму. Его, как и мать, которой запрещали печататься, реабилитировали лишь после смерти Сталина.
Сначала, в прологе, поэтесса находится в настоящем времени и сообщает о приговоре сыну – ссылке. Теперь она одна, ведь ей не дозволяется ехать за ним. С горечью от утраты она бредет по улицам в одиночестве и вспоминает, как два года ждала этого приговора в длинных очередях. Там же стояли сотни таких же женщин, которым она посвящает «Реквием». Во вступлении она погружается в это воспоминание. Далее она рассказывает, как произошел арест, как она свыклась с мыслью о нем, как жила в горьком и постылом одиночестве. Она боится и мучается от ожидания казни целых 17 месяцев. Потом она узнает, что ее ребенка осудили на тюремный срок в Сибири, поэтому день она называет «светлым», ведь боялась, что его расстреляют. Потом она говорит о состоявшемся свидании и о боли, что причиняет ей воспоминание о «страшных глазах» сына. В эпилоге она повествует о том, что эти очереди сделали с женщинами, которые увядали на глазах. Героиня также замечает, что если ей поставят памятник, то это необходимо сделать именно в том месте, где ее и сотни других матерей и жен держали годами в ощущении полной неизвестности. Пусть этот памятник будет суровым напоминанием о том, какая бесчеловечность царила в том месте в то время.
Анна Ахматова сама поставила тот памятник, о котором говорила в эпилоге. Смысл поэмы «Реквием» и заключается в том, чтобы воздвигнуть бессмертный монумент в память о загубленных жизнях. Безмолвное страдание невинных людей должно было вылиться в крик, который будет раздаваться в веках. Поэтесса обращает внимание читателя, что в основе ее произведения лежит горе всего народа, а не ее личная драма: «И если зажмут мой измученный рот, которым кричит стомильонный народ…». Об идее говорит и название работы – это заупокойный обряд, музыка смерти, сопровождающая похороны. Мотив гибели пронизывает все повествование, то есть эти стихи – эпитафия тем, кто несправедливо канул в Лету, кого тихо и незаметно убили, замучили, изничтожили в стране победившего бесправия.
Многогранна и злободневна проблематика поэмы «Реквием», ведь и сейчас жертвами политических репрессий становятся невиновные люди, а их родственники не в силах ничего изменить.
Мнение критиков о поэме «Реквием» складывалось не сразу, так как официально произведение было опубликовано в России только в 80-е годы 20 века, уже после смерти Ахматовой. В советском литературоведении было принято принижать достоинства автора за идеологическое несоответствие политической пропаганде, разворачивающейся на протяжении всех 70-ти лет существования СССР. Например, весьма показателен доклад Жданова, который уже цитировали выше. Чиновник явно обладает талантом пропагандиста, поэтому его выражения не отличаются аргументированностью, зато колоритны в стилистическом плане:
Основное у нее - это любовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности. Чувство обреченности, … мрачные тона предсмертной безнадежности, мистические переживания пополам с эротикой - таков духовный мир Ахматовой. Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой.
Жданов в своем докладе упорствует в том, что Ахматова плохо повлияет на молодежь, ведь «пропагандирует» уныние и тоску про буржуазному прошлому:
Нечего и говорить, что подобные настроения или проповедь подобных настроений может оказывать только отрицательное влияние на нашу молодежь, может отравить ее сознание гнилым духом безидейности, аполитичности, уныния.
Поскольку поэма была опубликована за рубежом, о ней высказались советские эмигранты, которые имели возможность ознакомиться с текстом и высказаться о нем без цензуры. Например, подробный анализ «Реквиема» сделал поэт Иосиф Бродский, находясь в Америке после того, как его лишили советского гражданства. О произведении Ахматовой он отзывался восхищенно не только потому, что был солидарен с ее гражданской позицией, но еще и потому, что был лично знаком с ней:
«Реквием» — произведение, постоянно балансирующее на грани безумия, которое привносится не самой катастрофой, не потерей сына, а вот этой нравственной шизофренией, этим расколом — не сознания, но совести.
Бродский заметил, что автор разрывается от внутренних противоречий, ведь поэт должен воспринимать и описывать объект отстраненно, а Ахматова переживала в тот момент личное горе, которое не поддавалось объективному описанию. В ней происходила битва между литератором и матерью, которые видели эти события по-разному. Отсюда и вымученные строки: «Нет, это не я, это кто-то другой страдает». Рецензент описал этот внутренний конфликт так:
Для меня самое главное в «Реквиеме» — это тема раздвоенности, тема неспособности автора к адекватной реакции. Понятно, что Ахматова описывает все ужасы «большого террора». Но при этом она всё время говорит о том, что близка к безумию. Здесь самая большая правда и сказана.
Критик Антолий Найман полемизировал со Ждановым и не согласился с тем, что поэтесса чужда советскому обществу и вредна ему. Он убедительно доказывает то, что Ахматова отличается от каноничных литераторов СССР лишь тем, что ее творчество глубоко лично и наполнено религиозными мотивами. Об остальном он высказался так:
Собственно говоря, «Реквием» — это советская поэзия, осуществлённая в том идеальном виде, какой описывают все декларации её. Герой этой поэзии — народ. Не называемое так из политических, национальных и других идейных интересов большее или меньшее множество людей, а весь народ: все до единого участвуют на той или другой стороне в происходящем. Эта позиция говорит от имени народа, поэт — вместе с ним, его часть. Её язык почти газетно прост, понятен народу, её приёмы — лобовые. И эта поэзия полна любви к народу.
Еще одна рецензия была написана историком-искусствоведом В.Я. Виленкиным. В ней он говорит, что произведение не стоит терзать научными исследованиями, оно и так понятно, и выспренние, тяжеловесные изыскания ничего не прибавят к этому.
Его (цикла стихов) народные истоки и его народный поэтический масштаб сами по себе очевидны. Лично пережитое, автобиографическое в нём тонет, сохраняя только безмерность страдания.
Ещё один литературовед, Е.С. Добин, говорил о том, что с 30-х годов «лирический герой Ахматовой полностью сливается с автором» и обнаруживает «характер самого поэта», но также и о том, что «тягу к близкому, рядом лежащему», отличавшую раннее ахматовское творчество, теперь сменяет принцип «приближения дальнего. Но дальнего не внемирского, а людского».
Писатель и критик Ю. Карякин наиболее емко выразил главную мысль произведения, которое захватило его воображение своей масштабностью и эпичностью.
Это поистине народный реквием: плач по народу, сосредоточие всей боли его. Поэзия Ахматовой — это исповедь человека, живущего всеми бедами, болями и страстями своего времени и своей земли.
Известно, что Евгений Евтушенко, составитель вступительных статей и автор эпиграфов к сборникам Ахматовой, отзывался о ее творчестве с должным уважением и особенно ценил поэму «Реквием», как величайший подвиг, героическое восхождение на Голгофу, где распятие было неминуемо. Ей чудом удалось сохранить жизнь, но «измученный рот» ей заткнули.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!«Реквием» стал единым целым, хотя там слышится и народная песня, и Лермонтов, и Тютчев, и Блок, и Некрасов, и — особенно в финале — Пушкин: «… И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли». Вся лирическая классика волшебно соединилась в этой, может, самой крошечной на свете великой поэме.
Стихотворение "Сад" Анны Ахматовой - необыкновенно выразительное произведение, где в четырех строфах раскрыта целая философия. Оно относится к ранней поэзии Анны Андреевны: в момент написания, в 1911 году, поэтессе было лишь 22 года. Начиная анализ стихотворения, сразу можно выделить главное: сюжет произведения основан на сопоставлении. Главной темой является увядание природы и вместе с ней человеческой души, есть в стихотворении и предчувствие конца.
Лирический герой сравнивает зимний сон сада, похожий на умирание, со своими чувствами. Печальное настроение стихотворения возникает за счет таких эпитетов: обледенелый , бледный , тусклый , ушедший , вчерашний , мертвый . Ощущение безнадежности рождается словами "нет пути назад" , "предчувствие беды" , "покой навеки взят" . Горечь некой утраты сменяется равнодушием - так же, как увядание летних красок сада сменяется оцепенелым зимним сном.
Стихотворение написано четырехстопным ямбом, с перекрестной рифмой. Эти простые формы словно подчеркивают неотвратимость происходящего: всё, что должно свершиться, свершится. Природа уснет зимним сном, а лишенный иллюзий лирический герой потеряет всякую надежду на счастье.
"Сад" вошёл в первый сборник Ахматовой "Вечер", тогда поэтесса причисляла себя к акмеистам. Стихотворение можно отнести и к пейзажной, и к философской лирике. Именно это неразрывное сплетение сил природы и человеческой души является стержнем произведения.
Обратите внимание на анализ других стихотворений:
Есть в окрестностях Санкт - Петербурга небольшой уютный городок, названный когда-то Царское Село. С этим пушкинским городком, с его парками и прудами, со всей атмосферой истории и искусства естественно сплелась литературная судьба одного из выдающихся поэтов «серебряного» века – Анны Ахматовой.
Девочка Аня Горенко была перевезена в Царское Село в годовалом возрасте, прожила там до шестнадцати лет. Писала в ученической тетрадке свои первые стихи. Ей тогда было одиннадцать. Позже, она не однократно приезжала в этот городок.
Литературный дебют будущей поэтессы состоялся в 1907 году – её стихотворение было опубликовано в парижском журнале «Сириус». Регулярно печататься Ахматова стала с 1911 года.
В то время существовало огромное количество школ и течений. Все они спорили, даже враждовали друг с другом на публичных диспутах и на журнальных страницах, прилавки книжных магазинов пестрели обложками новых стихотворных сборников. Впервые появлявшиеся в печати поэты пытались перещеголять соперников эстетской изысканностью речи. Их стихи отличались намеренной изощренностью. На этом пёстром и разноречивом фоне поэзия Анны Ахматовой сразу же заняла особое место уравновешенностью тона и чёткостью мыслевыражения. Чувствовалось, что у молодого поэта свой голос, своя, присущая этому голосу, интонация.
В предреволюционную поэзию лирика Анны Ахматовой вошла свежим потоком искреннего чувства. Верная заветам Пушкина Ахматова с самого начала творческого пути стремилась к простым и точным образам.
В 1912 году вышел её первый сборник стихотворений под названием «Вечер». В этом сборнике все произведения великолепны, но моей душе были ближе два из них: «Смуглый отрок бродил по аллеям…» и «Сжала руки под тёмной вуалью…». Я думаю, что открытый и пытливый читатель оценит мой выбор.
Первый сборник имел большой успех, но подлинную известность Ахматовой принёс её второй сборник – «Чётки», вышедший в 1914 году, главными темами которого стали «вечные» темы любви, смерти, разлуки и встреч, получившие в лирике Ахматовой особую обострённо-эмоциональную выразительность. Особенностью второго сборника становиться знаменитая ахматовская «дневниковость», переходящая в философские размышления, «драматургичность» стиля, проявляющаяся в том, что эмоции драматизируются во внешнем сюжете и диалогах, «вещная» символика. Через бытовое и обыденное передаются сложнейшие оттенки психологических переживаний и конфликтов, заметно тяготение к простоте разговорной речи. Из этой книги более близко по духу мне оказалось стихотворение «Я научилась просто, мудро жить…».
Анна Ахматова начала работать до революции, в среде той части русской интеллигенции, которая не только не приняла сразу Великую Октябрьскую социалистическую революцию, но и оказалась по другую строну баррикады. Судьба уготовила ей нести на своих плечах и бремя славы, и тяжесть отчаяния. В эту тяжкую пору она признавалась:
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
На всём более чем полувековом пути у Анны Ахматовой всегда было два надёжных посоха. Это непоколебимая вера в свой народ и собственное мужество.
В вихревом 1917 году, когда произошла ломка привычных для круга Ахматовой представлений о жизни и предназначении поэта, она осталась со своей Россией, разоренной и окровавленной, голодной и выстуженной, но по-прежнему родной. Именно об этом Ахматова говорит в стихотворении-ответе, скорее даже – отповеди, тем, кто пытался переманить её в свой злобный стан:
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Это стихотворение, написанное в 1917 году, является поистине шедевром. Оно включено в сборник «Подорожник». Далее оно будет мною рассмотрено подробнее.
Но, если рассматривать творчество Ахматовой в хронологическом порядке, то перед сборником «Подорожник», была выпущена третья книга стихов – «Белая стая» (1917), она отразила появление в творчестве Анны Андреевной новых тенденций, обусловленных изменениями общественно-политической обстановки в России. Мировая война, национальные бедствия, приближение революции, дыхание которой уже явно ощущалось в атмосфере советской жизни, обостряют у Ахматовой чувство сопричастности к судьбам страны, народа, истории. Расширяется тематический диапазон её лирики, в ней усиливаются мотивы трагического предчувствия горькой участи целого поколения русских людей:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
А как стали одно за другим терять,
Так что сделался каждый день
Поминальным днём –
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
И отчаянное желание предотвратить и изменить неумолимый ход событий:
Так молюсь…
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Стихотворения, написанные после революции 1917 года, вразрез с предыдущими сборниками, становятся своеобразной «летописью» страшных событий, происшедших и со страной, и лично с поэтессой, которой пришлось «пережить гибель от рук режима одного и второго мужа, судьбу сына, сорок лет безгласия и преследований». К таким стихотворениям относится так же и, выбранное мной, под названием «Мне голос был. Он звал утешно…». В этом творении Анна Ахматова заявила о неприятии Октября, но одновременно с этим сказала о невозможности оставить Родину в дни великих испытаний.
Пятнадцать предвоенных лет были самыми страшными в жизни Ахматовой. Но она всё равно печаталась. Был создан сборник «Anno Domini» (1922). Подвергнутая жестокой и несправедливой критике в 1946 году, Ахматова была надолго отлучена от литературы, и лишь во второй половине 50-х годов началось возвращение её книг к читателю.
Творчество поздней Ахматовой – реквием своей эпохе. Почти нет стихов о любви, но есть «Венок мёртвым» - цикл стихотворений, посвящённый памяти Булгакова, Мандельштама, Пастернака, Зощенко, Марины Цветаевой. Ответом на тяжелые годы испытаний, пережитых народом в годы Великой Отечественной войны, становится цикл стихотворений «Ветер войны», вошедший в сборник, под названием «Седьмая книга». В этом цикле нам о многом говорит стихотворение «Мужество».
Ответом Ахматовой на ужасы Большого террора, стал «Реквием», создававшийся с 1935 по 1940 годы, но опубликованный только в 80-е. Автобиографичность «Реквиема» очевидна, но драма женщины, потерявшей мужа и сына («Муж в могиле, сын в тюрьме – помолитесь обо мне…»), - это отражение трагедии всего народа:
Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойственно рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград…
…Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных Марусь.
Горе Ахматовой-матери сливается горем всех матерей и воплощается в общечеловеческую скорбь Божьей матери. Поэтесса имела полное право сказать горькую и гордую правду о себе:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью был.
«Хрущёвская оттепель» несколько смягчила положение поэтессы, но, получившая к тому времени мировое признание (в 1964 году её была вручена в Италии международная литературная премия «Этна-Таормина», а в 1965 – присуждена почётная степень доктора Оксфордского университета), у себя на родине Ахматова не была удостоена ни чинов, ни наград. Но поэтесса не унижала себя обвинениями в адрес эпохи, изломавшей её судьбу: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них– связь моя со временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озёрных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрёпанный том Парни.
Это стихотворение было написано в 1911 году в Царском Селе о Пушкине-лицеисте. В нём всего восемь строк, но и из них образ юного поэта выступает необыкновенно живо. Как удачно выбрано слово «лелеем» ! Не «слышим», не «помним», а именно лелеем, то есть любовно бережем в своей памяти. Аллеи, озеро, сосны – живые приметы Царскосельского парка. Глубокое раздумье Пушкина выражено двумя малыми деталями: он отбросил от себя недочитанную книгу, и она рядом с лицейской треуголкой лежит на земле. Следует добавить, что строка «Еле слышный шелест шагов» подбором самих звуков прекрасно передаёт шелест – возможно, от осенней опавшей листвы.
Анна Ахматова не любила, когда ее называли поэтессой. Ей слышалось в этом слове что-то пренебрежительное. Ее поэзия, с одной стороны, была очень женской, интимной и чувственной, но, с другой стороны, в ней были и вполне мужские темы, такие как творчество, исторические потрясения России, война. Ахматова была представительницей одного из модернистских направлений - акмеизм. Участники группы "Цех поэтов" - организация акмеистов - полагали, что творчество - это некое ремесло, а поэт - мастер, который в качестве строительного материала должен использовать слово.
Акемизм - это одно из течений модернизма. Представители этого направления вступили в противоречие с символистами и их мистицизмом. Для акмеистов поэзия - это ремесло, ему можно научиться, если постоянно практиковаться и совершенствоваться. Ахматова придерживалась того же мнения. У акмеистов в стихах мало образов и символов, слова отбираются тщательно, поэтому совсем не обязательно использовать их в переносном смысле. Одно из известнейших стихотворений, которые написала Ахматова, -"Мужество". Анализ стихотворения показывает, насколько значимым для поэтессы был русский язык. Атор относится к нему очень трепетно и уважительно: это проявляется как на уровне формы, так и на уровне содержания. практически нет, фразы короткие и емкие.
Нужно начинать с истории создания. Работу над сборником "Ветер войны" Анна Ахматова начала сразу же после ее начала, в 1941 году. Это должен был быть ее вклад в победу, ее попытка поднять боевой дух людей. Стихотворение "Мужество" вошло в данный цикл стихов и стало одним из наиболее ярких.
Основная тема стихотворения - это Великая Отечественная война. Ахматова реализует эту тему по-своему. Главное, что требуется людям, так считает Ахматова, - мужество. Анализ стиха показывает, как всего в нескольких строках поэтесса смогла выразить мысль о том, что враги претендуют на разрушение русской культуры, на порабощение русских людей. Она делает это, называя самую важную для русского человека вещь - русский язык, самобытный и неповторимый.
Анализ стиха "Мужество" Ахматовой обязательно нужно начинать с рассмотрения его построения. Оно написано пятистопным амфибрахием. Подобный размер придает стиху речитативность и четкость, оно звучит отрывисто, призывно, ритмично. В стихотворении три строфы. Две из них - полноценные катрены, то есть состоят из четырех строк, соединенных перекрестный рифмовкой. Третья же строфа неожиданно обрывается на третьей строке, которая состоит лишь из одного слова - "навеки". Ахматова тем самым подчеркивает значимость этого слова, свою непоколебимость и уверенность в могуществе русского народа и страны в целом. Этим словом она задает общий настрой текста: русская культура будет существовать вечно, ее никто не сможет разрушить. Конечно же, ни язык, ни культура страны не могут выстоять без народа, который обязательно должен проявить мужество, просто не может сдаться.
В любом стиха обязательно есть пункт "средства выразительности". Причем недостаточно просто выписать их, нужно еще и определить функцию каждого из средств в тексте. Как отмечалось выше, акмеисты использовали мало изобразительных средств в своих стихах, того же принципа придерживалась и Ахматова." Мужество", анализ которого непременно требует рассмотрения лексических и синтаксических фигур речи, представляет большой интерес. Начинается стихотворение с "Наши часы" - это мрачная современность. На долю Ахматовой выпали тяжелые времена: Первая мировая война, революция, гражданская война... И вот Вторая мировая... Ахматова не покинула страну, когда отхлынула первая волна эмиграции, не покинула она ее и в годы гитлеровского нашествия. Ахматова олицетворяет русскую речь и русское слово, обращаясь к нему, как к другу, на "ты". В связи с этим олицетворением возникает метафора - спасем от плена. Эта метафора означает, что в случае победы гитлеровской Германии над Россией русский язык отошел бы на второй план, ему бы не обучали детей, он перестал бы развиваться. А упадок русского языка означает полнейший упадок русской культуры и разрушение многовековых традиций и нации в целом.
В стихотворении используется автор акентирует внимание на некоторых смыслах: час-часах, мужество-мужество (в первой строфе). Также поэтесса использовала снинтаксический параллелизм во второй строфе, которы усиливает эффект от высказанной мысли о том, что русский народ будет биться отчаянно, до последней капли крови, не жалея себя, проявляя мужество. Ахматова (анализ доказал это) не изменяет канонам акмеизма, но говорит о злободневной проблеме.
