В конце тёплого октябрьского дня, когда «урожай уже выращен, а природа полнилась покоем погожей осени», сорокалетний журналист одной из районных газет Гродненской области, встретив на улице знакомого, узнал, что два дня назад умер ещё молодой (36 лет!) учитель Миклашевич из села Сельцо. Сердце защемило от сознания непоправимой вины. Цепляясь за последнюю возможность оправдаться перед собой, он решил ехать в Сельцо немедленно. Проезжавший мимо грузовик оказался как нельзя кстати. Устроившись на рулонах толя в кузове, журналист погрузился в воспоминания.
Два года назад, на учительской конференции, Миклашевич сказал журналисту, что давно хотел обратиться к нему с одним запутанным делом. Все знали, что Миклашевич в подростковом возрасте во время оккупации был как-то связан с партизанами, а его пятерых одноклассников расстреляли фашисты. Хлопотами Миклашевича в их честь был поставлен памятник. Учитель занимался историей партизанской войны на Гродненщине. И теперь ему требовалась помощь в каком-то запутанном деле. Журналист обещал приехать и помочь. Но всё время откладывал поездку. До Сельца было порядка двадцати километров, и зимой он ждал, «пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной - пока подсохнет да потеплеет; летом же, когда было и сухо и тепло, все мысли занимал отпуск и хлопоты ради какого-то месяца на тесном, жарком юге». И вот опоздал.
Перед его мысленным взором предстала очень худая, остроплечая фигура Миклашевича, с выпирающими под пиджаком лопатками и почти мальчишеской шеей. У него было увядшее, в густых морщинах лицо. Казалось, что это побитый жизнью, пожилой человек. Но взгляд спокойный и ясный.
Трясясь на ухабах, журналист ругал «суету ради призрачного ненасытного благополучия», из-за которой «остаётся в стороне более важное, а жизнь значительна, когда заполнена заботою о близких или далёких людях, которые нуждаются в твоей помощи».
За поворотом показался обелиск, стоявший неподалёку от автобусной остановки. Спрыгнув на землю, журналист направился к длинной аллее из древних, широкостволых вязов, в конце которой белело здание школы. Подъехавший с ящиком «Московской» водки зоотехник, подсказал, что поминки справляют в учительском доме, за школой. Для журналиста нашли свободное место рядом с пожилым, судя по орденской планке, ветераном. В это время на стол поставили несколько бутылок, и присутствующие заметно оживились. Слово взял заведующий районо Ксендзов.
Молодой ещё человек с начальственной уверенностью на лице поднял стакан и стал говорить, какой Миклашевич был хороший коммунист, активный общественник. И теперь, когда залечены раны войны, и советский народ добился выдающихся успехов во всех отраслях экономики, культуры, науки и образования...
При чём тут успехи! - грохнул кулаком по столу сосед-ветеран. - Мы похоронили человека! Вот дожили! Сидим, пьём в Сельце, и никто не вспомнит Мороза, которого здесь должен знать каждый.
Происходило что-то такое, чего журналист не понимал, но что понимали другие. Он тихо спросил соседа справа, кто такой этот шумный ветеран. Оказалось, что бывший здешний учитель Тимофей Титович Ткачук, живущий ныне в городе.
Ткачук направился к выходу. Журналист двинулся за ним. Оставаться не было смысла. Подойдя к остановке, Ткачук сел на листву, опустив ноги в сухую канаву, а журналист, не упуская из виду дорогу, побрёл к обелиску. Это было приземистое - чуть выше человеческого роста - бетонное сооружение с оградой из штакетника. Выглядел обелиск бедно, но был ухожен. Журналист удивился, увидев на чёрной металлической табличке новое имя - Мороз А.И., выведенное над остальными белой масляной краской.
На асфальт вышел Ткачук и предложил журналисту ехать с ним на попутках. Шли молча. Чтобы как-то разрядить обстановку, журналист спросил у Ткачука, давно ли тот знаком с Миклашевичем. Оказалось, давно. И считает его настоящим человеком и учителем с большой буквы. Ребята за ним табуном ходили. А когда пацаном был, то и сам в табуне за Морозом ходил. Журналист никогда не слышал о Морозе, и Тимофей Титович начал свой рассказ.
В ноябре 1939-го, когда Западная Белоруссия воссоединилась с Белорусской ССР, Наркомат просвещения направил Тимофея Ткачука, окончившего учительские двухгодичные курсы, в Западную Белоруссию организовывать школы и колхозы. Молодой Ткачук, как заведующий районо, мотался по району, сам работал в школах. Хозяин усадьбы Сельцо пан Габрусь подался к румынам, а в усадьбе Мороз открыл школу на четыре класса. Вместе с Морозом работала пани Подгайская, пожилая женщина, жившая тут при Габрусе. Русским языком она почти не владела, белорусский немного понимала. Поначалу пани Подгайская противилась новым методам педагогического воспитания, которые ввёл Мороз, наряду с агитацией не ходить в костёл. Даже жаловалась Ткачуку. Ткачук, взяв велосипед - по-здешнему ровар - поехал в Сельцо проверить, что же происходит в школе.
На школьном дворе было полно детворы. Там полным ходом шла работа - заготавливались дрова. Бурей повалило огромное дерево, и вот теперь его пилили. Дров тогда не хватало, приходили жалобы из школ насчёт топлива, а транспорта в районе никакого. А здесь сообразили и не ждут, когда их обеспечат топливом. Один парень, пиливший толстенный ствол на пару с рослым подростком, сильно хромая, подошёл к Ткачуку. Одна нога у него была вывернута в сторону и не разгибалась. А так ничего парень - плечистый, лицо открытое, взгляд смелый. Представился он Морозом Алесем Ивановичем.
Родом Алесь оказался с Могилёвщины. После окончания педтехникума пять лет учительствовал. Нога такая с рождения. Мороз признал, что с наркоматовскими программами в школе действительно не все в порядке, успеваемость не блестящая. Ребята учились в польской школе, многие плохо справляются с белорусской грамматикой. Но главное в том, чтобы они постигли национальную и общечеловеческую культуру. Он хотел сделать из детей не послушных зубрил, а прежде всего людей. А это в методиках не очень-то разработано. Достичь такого можно только личным примером учителя. Мороз учил ребят душой понимать нравственные постулаты. Прививал и грамотность, и доброту. Подобрали где-то школьники трехлапую собачонку, да слепого кота, и Мороз разрешил их поселить в школе. Потом появился скворец, осенью отстал от стаи, так ему смастерили клетку.
Однажды поздним январским вечером 1941-го года, проезжая мимо, Ткачук решил обогреться в школе. Дверь открыл худенький мальчонка лет десяти. Он рассказал, что Алесь Иванович пошёл провожать через лес двух младших девочек-близняшек. Часа через три вернулся заиндевевший Мороз. С девчушками такая история. Наступили холода, мать не пускает в школу: обувка плохая и ходить далеко. Тогда Мороз купил им по паре ботинок. Обычно девочек сопровождал Коля Бородич, тот, что некогда с учителем пилил колоду. Сегодня же он не пришёл в школу, вот и довелось учителю идти в провожатые. А про своего квартиранта сказал, что парнишка побудет пока в школе, дома, мол, нелады, отец сильно бьёт. Парнишка тот и был Павликом Миклашевичем.
Спустя две недели районный прокурор Сивак приказал Ткачуку ехать в Сельцо и забрать у Мороза сына гражданина Миклашевича. Возражений прокурор слушать не пожелал: закон! Мороз выслушал молча, позвал Павла. Тот отказался идти домой. Мороз неубедительно так объясняет, что по закону сын должен жить с отцом и, в данном случае, с мачехой. Мальчик заплакал, а Миклашевич-старший повёл его к шоссе. И вот все видят, как отец снимает с кожуха ремень и начинает бить мальчика. Милиционер молчит, дети с упрёком смотрят на взрослых. Мороз, хромая, побежал через двор. «Стойте, - кричит, - прекратите избиение!» Вырвал Павлову руку из отцовской: «Вы у меня его не получите!» Чуть не подрались, успели их разнять. Передали все дело на исполком, назначили комиссию, а отец подал в суд. Но Мороз все-таки своего добился: комиссия определила парня в детдом. С выполнением этого соломонова решения Мороз не спешил.
Война перевернула весь жизненный уклад. Из Гродно пришёл приказ: организовать истребительный отряд, чтобы вылавливать немецких диверсантов и парашютистов. Ткачук бросился собирать учителей, объездил шесть школ, и к обеду был уже в райкоме. Но руководство укатило со всеми своими пожитками в Минск. Немцы наступали, а отступающих советских войск нигде не было видно.
На третий день войны, в среду, немцы уже были в Сельце. Ткачук да ещё двое учителей еле успели спрятаться в лесу. Ждали, что наши недели через две прогонят немцев. Если бы кто сказал, что война на четыре года затянется, его провокатором посчитали бы. И тут оказалось, что многие люди не только не настроены оказывать оккупантам сопротивление, но и охотно идут служить к немцам.
Учителя встретили группу окруженцев, руководимую кубанским казаком Селезнёвым, кавалерийским майором. Окопались в урочище Волчьи ямы и стали к зиме готовиться. Оружия почти не было. Пристал к отряду и прокурор Сивак. Здесь он уже был рядовым. На совете решили, что надо наладить связи с сёлами, с надёжными людьми, «пощупать на хуторах окруженцев, которые из частей разбежались да к молодицам пристроились». Майор разослал всех местных, кого куда.
Ткачук и Сивак решили зайти в Сельцо, где у прокурора был знакомый активист. Но узнали, что активист Лавченя ходит с белой повязкой на рукаве - стал полицаем. А учитель Мороз продолжает работать в школе - немцы дали разрешение. Правда, уже не в Габрусевой усадьбе - там теперь полицейский участок, - а в одной из хат. Ткачук был поражён. От Алеся он такого не ждал. А тут прокурор зудит, что в своё время, мол, надо было этого Мороза репрессировать - не наш человек.
Стемнело. Договорились, что Ткачук зайдёт один, а прокурор подождёт в загуменье, за кустами. Встретились с Морозом молча. Алесь кисло усмехнулся и стал говорить, что не будем учить мы - будут оболванивать немцы. А он не для того два года очеловечивал этих ребят, чтобы их теперь расчеловечили. Позвали прокурора. Поговорили откровенно обо всем. Стало понятно, что Мороз умнее других. Он своим умом брал шире. Даже прокурор это понял. Решили, что Мороз останется в селе, и будет извещать партизан о намерениях фашистов.
Учитель оказался незаменимым помощником. К тому же его уважали и сельчане. Мороз потихоньку слушал радиоприёмник. Запишет сводки Совинформбюро, на которые самый большой спрос был, распространит среди населения и в отряд передаст. Два раза в неделю пацаны клали записки в дуплянку, висевшую у лесной сторожки на сосне, а ночью их забирали партизаны. Сидели в декабре по своим ямам - все замело снегом, холод, с едой туго, и только радости, что эта Морозова почта. Особенно когда немцев разбили под Москвой.
Первое время у Мороза все шло хорошо. Немцы и полицаи не приставали, следили издали. Единственное, что камнем висело на его совести - судьба тех двух близняшек. В начале июня сорок первого Мороз уговорил их мамашу, опасливую деревенскую бабу, отправить дочерей в пионерский лагерь. Только они уехали, а тут война. Так и пропали девочки.
Один из двоих местных полицаев, бывший знакомый прокурора Лавченя, иногда помогал сельчанам и партизанам, предупреждая об облавах. Зимой сорок третьего немцы расстреляли его. А вот второй оказался последним гадом. По сёлам его звали Каин. Много бед он принёс людям. До войны жил с отцом на хуторе, был молодой, неженатый - парень как парень. Но пришли немцы - и переродился человек. Наверное, в одних условиях раскрывается одна часть характера, а в других - другая. Сидело в этом Каине до войны что-то подлое, и может, не вылезло бы наружу. А тут вот попёрло. С усердием служил немцам. Расстреливал, насиловал, грабил. Над евреями издевался. И заподозрил Каин что-то в отношении Мороза. Однажды нагрянула полиция в школу. Там как раз шли занятия - человек двадцать детворы в одной комнатке за двумя длинными столами. Врывается Каин, с ним ещё двое и немец - офицер из комендатуры. Перетрясли ученические сумки, проверили книжки. Ничего не нашли. Только учителю допрос устроили. Тогда ребята, во главе с Бородичом что-то задумали. Затаились даже от Мороза. Однажды, правда, Бородич, будто между прочим, намекнул, что неплохо бы пристукнуть Каина. Есть такая возможность. Мороз запретил, но Бородич не думал расставаться с этими мыслями.
Павлу Миклашевичу шёл тогда пятнадцатый год. Коля Бородич был самым старшим, ему было восемнадцать. Ещё братья Кожаны - Тимка и Остап, однофамильцы Смурный Николай и Смурный Андрей, всего шестеро. Самому младшему - Смурному Николаю, было лет тринадцать. Эта компания всегда держалась вместе. Дурости и смелости у них было хоть отбавляй, а вот сноровки и ума - в обрез. Долго прикидывали, и, наконец, разработали план.
Каин часто приезжал к отцу на хутор, через поле от Сельца. Там он пьянствовал да забавлялся с девками. Один приезжал редко, больше с другими полицаями, а то и с немецким начальством. В первую зиму они держали себя нахально, ничего не боялись. Все случилось нежданно-негаданно. Уже наступила весна, и с полей сошёл снег. К тому времени Ткачук стал комиссаром отряда. Рано утром его разбудил часовой. Сказал, что задержали какого-то хромого. В землянку ввели Мороза. Он присел на нары и говорит таким голосом, словно похоронил родную мать: «Хлопцев забрали».
Оказалось, что Бородич все-таки добился своего: ребята подстерегли Каина. Несколько дней назад тот на немецкой машине с фельдфебелем, солдатом и двумя полицаями прикатил к отцу. Там и заночевали. Перед этим заехали в Сельцо, забрали свиней, похватали по хатам с десяток кур. На дороге, недалеко от пересечения с шоссе, через овражек был перекинут небольшой мосток. До воды метра два, хоть и воды той по колено. К мостку вёл крутоватый спуск, а потом подъем, поэтому машина или подвода вынуждена брать разгон, иначе на подъем не выберешься. Пацаны это и учли. Как стемнело, все шестеро с топорами и пилами - к этому мостику. Подпилили столбы наполовину, чтоб человек или конь могли перейти, а машина нет. Двое - Бородич и Смурый Николай остались наблюдать, а остальных отправили по домам.
Но в тот день Каин припозднился, и машина показалась на дороге, когда уже полностью рассвело. Машина медленно ползла по плохой дороге и не смогла взять необходимый разгон. На мосту шофёр стал переключать скорость, и тогда одна поперечина подломилась. Машина накренилась и боком полетела под мост. Как потом выяснилось, седоки и свиньи с курами просто съехали в воду и тут же благополучно повыскакивали. Не повезло немцу, угодившему под борт. Его придавило насмерть.
Хлопцы рванули в деревню, но кто-то из полицаев заметил, как в кустах мелькнула фигура ребёнка. Через какой-то час все в селе уже знали, что случилось у оврага. Мороз сразу бросился в школу, послал за Бородичем, но того не оказалось дома. Миклашевич не выдержал и рассказал учителю обо всем. Мороз не знал, что придумать. И вот в полночь слышит стук в дверь. На пороге стоял полицай, тот самый Лавченя. Он сообщил, что мальчишек схватили и уже идут за Морозом.
Мороза оставили в отряде. Он ходил, словно в воду опущенный. Прошло ещё пару дней. И вдруг в лес прибежала Ульяна - связная с лесного кордона. Ей разрешалось приходить только в самом крайнем случае. Немцы требовали выдать Мороза, иначе угрожали повесить ребят. Ночью к Ульяне прибежали их матери, просят Христом-Богом: «Ульяночка помоги». Она в ответ: «Откуда мне знать, где тот Мороз?» А они: «Сходи, пусть он спасает мальцов. Он же умный, он их учитель».
Ещё шесть камней на душу бедного учителя! Ясно было, что и ребят не отпустят, и его убьют. Вылезли из землянки, а тут Мороз. Стоит у входа, держит винтовку, а на самом лица нету. Всё слышал и просится идти. Селезнев и Ткачук обозлились. Кричали, что надо быть идиотом, чтобы поверить немцам, будто они выпустят хлопцев. Идти - безрассудное самоубийство. А Мороз спокойно отвечает: «Это верно». И тогда Селезнев сказал: «Через час продолжим разговор». А потом обнаружили, что Мороза нигде нет. Послали в Сельцо Гусака, у которого там проживал свояк, чтобы проследить, как оно будет дальше. Вот от этого Гусака, а потом уже и от Павла Миклашевича и стало известно, как развивались события.
Ребята сидят в амбаре, немцы допрашивают их и бьют. И ждут Мороза. Матери лезут во двор к старосте, просят, унижаются, а полицаи их гонят. Поначалу ребята держались твёрдо: ничего не знаем, ничего не делали. Их стали истязать, и первым не стерпел Бородич, взял все на себя, и думал, что остальных отпустят. И в эту самую пору является Мороз. Рано утром, когда село ещё спало, шагнул он во двор к старосте. Немцы скрутили Морозу руки, содрали кожушок. Как привели в старостову хату, старик Бохан улучил момент и говорит тихонько: «Не надо было, учитель».
Теперь вся «банда» оказалась в сборе. Хлопцы ещё в амбаре упали духом, когда услышали за дверьми голос Алеся Ивановича. До самого конца никто из них не думал, что учитель пришёл добровольно. Считали, что схватили его где-то. И он им ничего о себе не сказал. Только подбадривал. Под вечер вывели всех семерых на улицу, все кое-как держались на ногах, кроме Бородича. Старший брат близнецов Кожанов, Иван, пробрался вперёд и говорит какому-то немцу: «Как же так? Вы же говорили, что когда явится Мороз, то отпустите хлопцев». Немец ему парабеллумом в зубы, а Иван ему ногой в живот. Ивана застрелили.
Вели по той самой дороге, через мосток. Впереди Мороз с Павликом, за ним близнецы Кожаны, потом однофамильцы Смурные. Позади два полицая волокли Бородича. Полицаев было человек семь и четыре немца. Разговаривать никому не давали. Руки у всех были связаны сзади. А вокруг - знакомые с детства места. Миклашевич вспоминал, что такая тоска на него напала, хоть кричи. Оно и понятно. По четырнадцать-шестнадцать лет хлопцам. Что они видели в этой жизни?
Подошли к мостку. Мороз шепчет Павлику: «Как крикну, бросайся в кусты». Павлику показалось тогда, что Мороз что-то знает. А лесок вот уже - рядом. Дорога узенькая, два полицая идут впереди, двое по сторонам. Внезапно Мороз громко крикнул: «Вот он, вот - смотрите!» И сам влево от дороги смотрит, плечом и головой показывает, словно кого-то увидел там. И так естественно это у него получилось, что даже Павлик туда глянул. Но только раз глянул, потом прыгнул в противоположную сторону и оказался в чаще. Спустя секунды кто-то ударил из винтовки, потом ещё. Полицаи приволокли Павла. Рубашка на его груди пропиталась кровью, голова обвисла. Мороза избили так, что уже не поднялся. Каин для уверенности ударил Павлика прикладом по голове и спихнул в канаву с водой.
Там его и подобрали ночью. А тех шестерых довезли до местечка и подержали ещё пять дней. В воскресенье, как раз на первый день Пасхи, вешали. На телефонном столбе у почты укрепили перекладину - толстый такой брус, получилось подобие креста. Сначала Мороза и Бородича, потом остальных, то с одной, то с другой стороны. Для равновесия. Так и стояло это коромысло несколько дней. Закопали в карьере за кирпичным заводом. Потом уже, когда война кончилась, перехоронили поближе к Сельцу.
Когда в 44-м выбили немцев, в Гродно остались кое-какие бумаги: документы полиции, гестапо. И нашли одну бумагу касательно Алеся Ивановича Мороза. Обыкновенный листок из тетрадки в клетку, написано по-белорусски, - рапорт старшего полицейского Гагуна Федора, того самого Каина, своему начальству. Мол, такого-то апреля 42-го команда полицейских под его началом захватила главаря местной партизанской банды Алеся Мороза. Эта ложь была нужна Каину, да и немцам. Взяли ребят, а через три дня поймали и главаря банды - было о чём рапортовать. К тому же, когда в отряде набралось немало убитых и раненых, потребовали из бригады данные о потерях. Вспомнили Мороза. Он всего два дня в партизанах побыл. Селезнев и говорит: «Напишем, что попал в плен. Пусть сами разбираются». Так к немецкому прибавился ещё и наш документ. И опровергнуть эти две бумажки было почти невозможно. Спасибо Миклашевичу. Он все-таки доказал истину.
Но здоровья он так и не набрал. Грудь прострелена навылет, да ещё столько времени в талой воде пролежал. Начался туберкулёз. Почти каждый год в больницах лечился. В последнее время, казалось, неплохо себя чувствовал. Но пока лечил лёгкие, сдало сердце. «Доконала таки война нашего Павла Ивановича, - закончил Ткачук.
Мимо проскочила машина, но вдруг замедлила ход и остановилась. Заведующий районо Ксендзов согласился подвезти. Машина тронулась. Заведующий повернулся вполоборота и продолжил спор, начатый в Сельце. Ксендзов менторским тоном вещал, что есть герои не чета этому Морозу, который даже ни одного немца не убил. И поступок его безрассуден - никого не спас. А Миклашевич случайно остался в живых. И никакого подвига в этом он не видит. Ткачук, более не сдерживаясь, ответил, что видно заведующий душевно близорукий! И остальные, подобные ему - слепые и глухие, невзирая на посты и ранги. Ксендзову всего 38 лет, и войну он знает по газетам да по кино. А Ткачук её своими руками делал. И Мороз принял участие. Миклашевич в её когтях побывал, да так и не вырвался. Закончилось тем, что Ткачук обозвал Ксендзова «безмозглым дураком» и потребовал остановить машину. Шофёр стал притормаживать. Журналист попытался его остановить. Ткачук бросил ещё несколько фраз о том, что такие люди, как Ксендзов, опасны тем, что для них всё ясно загодя. Но так нельзя жить. Жизнь - это миллионы ситуаций, миллионы характеров и судеб. Их нельзя втиснуть в две-три расхожие схемы, чтоб поменьше хлопот. Мороз сделал больше, чем если бы убил сто немцев. Он жизнь положил на плаху добровольно. Нет ни Мороза, ни Миклашевича. Но ещё жив Тимофей Ткачук! И больше молчать он не будет. Всем расскажет о подвиге Мороза.
Не встретив возражений, Ткачук замолчал. Ксендзов тоже молчал, уставившись на дорогу. Фары ярко резали темень. По сторонам мелькали белые в лучах света столбы, дорожные знаки, вербы с побелёнными стволами...
Подъезжали к городу.
В конце теплого октябрьского дня, когда “урожай уже выращен, а природа полнилась покоем погожей осени”, сорокалетний журналист одной из районных газет Гродненской области, встретив на улице знакомого, узнал, что два дня назад умер еще молодой (36 лет!) учитель Миклашевич из села Сельцо. Сердце защемило от сознания непоправимой вины. Цепляясь за последнюю возможность оправдаться перед собой, он решил ехать в Сельцо немедленно. Проезжавший мимо грузовик оказался как нельзя кстати. Устроившись на рулонах толя в кузове, журналист погрузился в воспоминания.
Два года назад, на учительской конференции, Миклашевич сказал журналисту, что давно хотел обратиться к нему с одним запутанным делом. Все знали, что Миклашевич в подростковом возрасте во время оккупации был как-то связан с партизанами, а его пятерых одноклассников расстреляли фашисты. Хлопотами Миклашевича в их честь был поставлен памятник. Учитель занимался историей партизанской войны на Гродненщине. И теперь ему требовалась помощь в каком-то запутанном деле. Журналист обещал приехать и помочь. Но все время откладывал поездку. До Сельца было порядка двадцати километров, и зимой он ждал, “пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной – пока подсохнет да потеплеет; летом же, когда было и сухо и тепло, все мысли занимал отпуск и хлопоты ради какого-то месяца на тесном, жарком юге”. И вот опоздал.
Перед его мысленным взором предстала очень худая, остроплечая фигура Миклашевича, с выпирающими под пиджаком лопатками и почти мальчишеской шеей. У него было увядшее, в густых морщинах лицо. Казалось, что это побитый жизнью, пожилой человек. Но взгляд спокойный и ясный.
Трясясь на ухабах, журналист ругал “суету ради призрачного ненасытного благополучия”, из-за которой “остается в стороне более важное, а жизнь значительна, когда заполнена заботою о близких или далеких людях, которые нуждаются в твоей помощи”.
За поворотом показался обелиск, стоявший неподалеку от автобусной остановки. Спрыгнув на землю, журналист направился к длинной аллее из древних, широкостволых вязов, в конце которой белело здание школы. Подъехавший с ящиком “Московской” водки зоотехник, подсказал, что поминки справляют в учительском доме, за школой. Для журналиста нашли свободное место рядом с пожилым, судя по орденской планке, ветераном. В это время на стол поставили несколько бутылок, и присутствующие заметно оживились. Слово взял заведующий Районо Ксендзов.
Молодой еще человек с начальственной уверенностью на лице поднял стакан и стал говорить, какой Миклашевич был хороший коммунист, активный общественник. И теперь, когда залечены раны войны, и советский народ добился выдающихся успехов во всех отраслях экономики, культуры, науки и образования…
– При чем тут успехи! – грохнул кулаком по столу сосед-ветеран. – Мы похоронили человека! Вот дожили! Сидим, пьем в Сельце, и никто не вспомнит Мороза, которого здесь должен знать каждый.
Происходило что-то такое, чего журналист не понимал, но что понимали другие. Он тихо спросил соседа справа, кто такой этот шумный ветеран. Оказалось, что бывший здешний учитель Тимофей Титович Ткачук, живущий ныне в городе.
Ткачук направился к выходу. Журналист двинулся за ним. Оставаться не было смысла. Подойдя к остановке, Ткачук сел на листву, опустив ноги в сухую канаву, а журналист, не упуская из виду дорогу, побрел к обелиску. Это было приземистое – чуть выше человеческого роста – бетонное сооружение с оградой из штакетника. Выглядел обелиск бедно, но был ухожен. Журналист удивился, увидев на черной металлической табличке новое имя – Мороз А. И., выведенное над остальными белой масляной краской.
На асфальт вышел Ткачук и предложил журналисту ехать с ним на попутках. Шли молча. Чтобы как-то разрядить обстановку, журналист спросил у Ткачука, давно ли тот знаком с Миклашевичем. Оказалось, давно. И считает его настоящим человеком и учителем с большой буквы. Ребята за ним табуном ходили. А когда пацаном был, то и сам в табуне за Морозом ходил. Журналист никогда не слышал о Морозе, и Тимофей Титович начал свой рассказ.
В ноябре 1939-го, когда Западная Белоруссия воссоединилась с Белорусской ССР, Наркомат просвещения направил Тимофея Ткачука, окончившего учительские двухгодичные курсы, в Западную Белоруссию организовывать школы и колхозы. Молодой Ткачук, как заведующий районо, мотался по району, сам работал в школах. Хозяин усадьбы Сельцо пан Габрусь подался к румынам, а в усадьбе Мороз открыл школу на четыре класса. Вместе с Морозом работала пани Подгайская, пожилая женщина, жившая тут при Габрусе. Русским языком она почти не владела, белорусский немного понимала. Поначалу пани Подгайская противилась новым методам педагогического воспитания, которые ввел Мороз, наряду с агитацией не ходить в костел. Даже жаловалась Ткачуку. Ткачук, взяв велосипед – по-здешнему ровар – поехал в Сельцо проверить, что же происходит в школе.
На школьном дворе было полно детворы. Там полным ходом шла работа – заготавливались дрова. Бурей повалило огромное дерево, и вот теперь его пилили. Дров тогда не хватало, приходили жалобы из школ насчет топлива, а транспорта в районе никакого. А здесь сообразили и не ждут, когда их обеспечат топливом. Один парень, пиливший толстенный ствол на пару с рослым подростком, сильно хромая, подошел к Ткачуку. Одна нога у него была вывернута в сторону и не разгибалась. А так ничего парень – плечистый, лицо открытое, взгляд смелый. Представился он Морозом Алесем Ивановичем.
Родом Алесь оказался с Могилевщины. После окончания педтехникума пять лет учительствовал. Нога такая с рождения. Мороз признал, что с наркоматовскими программами в школе действительно не все в порядке, успеваемость не блестящая. Ребята учились в польской школе, многие плохо справляются с белорусской грамматикой. Но главное в том, чтобы они постигли национальную и общечеловеческую культуру. Он хотел сделать из детей не послушных зубрил, а прежде всего людей. А это в методиках не очень-то разработано. Достичь такого можно только личным примером учителя. Мороз учил ребят душой понимать нравственные постулаты. Прививал и грамотность, и доброту. Подобрали где-то школьники трехлапую собачонку, да слепого кота, и Мороз разрешил их поселить в школе. Потом появился скворец, осенью отстал от стаи, так ему смастерили клетку.
Однажды поздним январским вечером 1941-го года, проезжая мимо, Ткачук решил обогреться в школе. Дверь открыл худенький мальчонка лет десяти. Он рассказал, что Алесь Иванович пошел провожать через лес двух младших девочек-близняшек. Часа через три вернулся заиндевевший Мороз. С девчушками такая история. Наступили холода, мать не пускает в школу: обувка плохая и ходить далеко. Тогда Мороз купил им по паре ботинок. Обычно девочек сопровождал Коля Бородич, тот, что некогда с учителем пилил колоду. Сегодня же он не пришел в школу, вот и довелось учителю идти в провожатые. А про своего квартиранта сказал, что парнишка побудет пока в школе, дома, мол, нелады, отец сильно бьет. Парнишка тот и был Павликом Миклашевичем.
Спустя две недели районный прокурор Сивак приказал Ткачуку ехать в Сельцо и забрать у Мороза сына гражданина Миклашевича. Возражений прокурор слушать не пожелал: закон! Мороз выслушал молча, позвал Павла. Тот отказался идти домой. Мороз неубедительно так объясняет, что по закону сын должен жить с отцом и, в данном случае, с мачехой. Мальчик заплакал, а Миклашевич-старший повел его к шоссе. И вот все видят, как отец снимает с кожуха ремень и начинает бить мальчика. Милиционер молчит, дети с упреком смотрят на взрослых. Мороз, хромая, побежал через двор. “Стойте, – кричит, – прекратите избиение!” Вырвал Павлову руку из отцовской: “Вы у меня его не получите!” Чуть не подрались, успели их разнять. Передали все дело на исполком, назначили комиссию, а отец подал в суд. Но Мороз все-таки своего добился: комиссия определила парня в детдом. С выполнением этого соломонова решения Мороз не спешил.
Война перевернула весь жизненный уклад. Из Гродно пришел приказ: организовать истребительный отряд, чтобы вылавливать немецких диверсантов и парашютистов. Ткачук бросился собирать учителей, объездил шесть школ, и к обеду был уже в райкоме. Но руководство укатило со всеми своими пожитками в Минск. Немцы наступали, а отступающих советских войск нигде не было видно.
На третий день войны, в среду, немцы уже были в Сельце. Ткачук да еще двое учителей еле успели спрятаться в лесу. Ждали, что наши недели через две прогонят немцев. Если бы кто сказал, что война на четыре года затянется, его провокатором посчитали бы. И тут оказалось, что многие люди не только не настроены оказывать оккупантам сопротивление, но и охотно идут служить к немцам.
Учителя встретили группу окруженцев, руководимую кубанским казаком Селезневым, кавалерийским майором. Окопались в урочище Волчьи ямы и стали к зиме готовиться. Оружия почти не было. Пристал к отряду и прокурор Сивак. Здесь он уже был рядовым. На совете решили, что надо наладить связи с селами, с надежными людьми, “пощупать на хуторах окруженцев, которые из частей разбежались да к молодицам пристроились”. Майор разослал всех местных, кого куда.
Ткачук и Сивак решили зайти в Сельцо, где у прокурора был знакомый активист. Но узнали, что активист Лавченя ходит с белой повязкой на рукаве – стал полицаем. А учитель Мороз продолжает работать в школе – немцы дали разрешение. Правда, уже не в Габрусевой усадьбе – там теперь полицейский участок, – а в одной из хат. Ткачук был поражен. От Алеся он такого не ждал. А тут прокурор зудит, что в свое время, мол, надо было этого Мороза репрессировать – не наш человек.
Стемнело. Договорились, что Ткачук зайдет один, а прокурор подождет в загуменье, за кустами. Встретились с Морозом молча. Алесь кисло усмехнулся и стал говорить, что не будем учить мы – будут оболванивать немцы. А он не для того два года очеловечивал этих ребят, чтобы их теперь расчеловечили. Позвали прокурора. Поговорили откровенно обо всем. Стало понятно, что Мороз умнее других. Он своим умом брал шире. Даже прокурор это понял. Решили, что Мороз останется в селе, и будет извещать партизан о намерениях фашистов.
Учитель оказался незаменимым помощником. К тому же его уважали и сельчане. Мороз потихоньку слушал радиоприемник. Запишет сводки Совинформбюро, на которые самый большой спрос был, распространит среди населения и в отряд передаст. Два раза в неделю пацаны клали записки в дуплянку, висевшую у лесной сторожки на сосне, а ночью их забирали партизаны. Сидели в декабре по своим ямам – все замело снегом, холод, с едой туго, и только радости, что эта Морозова почта. Особенно когда немцев разбили под Москвой.
Первое время у Мороза все шло хорошо. Немцы и полицаи не приставали, следили издали. Единственное, что камнем висело на его совести – судьба тех двух близняшек. В начале июня сорок первого Мороз уговорил их мамашу, опасливую деревенскую бабу, отправить дочерей в пионерский лагерь. Только они уехали, а тут война. Так и пропали девочки.
Один из двоих местных полицаев, бывший знакомый прокурора Лавченя, иногда помогал сельчанам и партизанам, предупреждая об облавах. Зимой сорок третьего немцы расстреляли его. А вот второй оказался последним гадом. По селам его звали Каин. Много бед он принес людям. До войны жил с отцом на хуторе, был молодой, неженатый – парень как парень. Но пришли немцы – и переродился человек. Наверное, в одних условиях раскрывается одна часть характера, а в других – другая. Сидело в этом Каине до войны что-то подлое, и может, не вылезло бы наружу. А тут вот поперло. С усердием служил немцам. Расстреливал, насиловал, грабил. Над евреями издевался. И заподозрил Каин что-то в отношении Мороза. Однажды нагрянула полиция в школу. Там как раз шли занятия – человек двадцать детворы в одной комнатке за двумя длинными столами. Врывается Каин, с ним еще двое и немец – офицер из комендатуры. Перетрясли ученические сумки, проверили книжки. Ничего не нашли. Только учителю допрос устроили. Тогда ребята, во главе с Бородичом что-то задумали. Затаились даже от Мороза. Однажды, правда, Бородич, будто между прочим, намекнул, что неплохо бы пристукнуть Каина. Есть такая возможность. Мороз запретил, но Бородич не думал расставаться с этими мыслями.
Павлу Миклашевичу шел тогда пятнадцатый год. Коля Бородич был самым старшим, ему было восемнадцать. Еще братья Кожаны – Тимка и Остап, однофамильцы Смурный Николай и Смурный Андрей, всего шестеро. Самому младшему – Смурному Николаю, было лет тринадцать. Эта компания всегда держалась вместе. Дурости и смелости у них было хоть отбавляй, а вот сноровки и ума – в обрез. Долго прикидывали, и, наконец, разработали план.
Каин часто приезжал к отцу на хутор, через поле от Сельца. Там он пьянствовал да забавлялся с девками. Один приезжал редко, больше с другими полицаями, а то и с немецким начальством. В первую зиму они держали себя нахально, ничего не боялись. Все случилось нежданно-негаданно. Уже наступила весна, и с полей сошел снег. К тому времени Ткачук стал комиссаром отряда. Рано утром его разбудил часовой. Сказал, что задержали какого-то хромого. В землянку ввели Мороза. Он присел на нары и говорит таким голосом, словно похоронил родную мать: “Хлопцев забрали”.
Оказалось, что Бородич все-таки добился своего: ребята подстерегли Каина. Несколько дней назад тот на немецкой машине с фельдфебелем, солдатом и двумя полицаями прикатил к отцу. Там и заночевали. Перед этим заехали в Сельцо, забрали свиней, похватали по хатам с десяток кур. На дороге, недалеко от пересечения с шоссе, через овражек был перекинут небольшой мосток. До воды метра два, хоть и воды той по колено. К мостку вел крутоватый спуск, а потом подъем, поэтому машина или подвода вынуждена брать разгон, иначе на подъем не выберешься. Пацаны это и учли. Как стемнело, все шестеро с топорами и пилами – к этому мостику. Подпилили столбы наполовину, чтоб человек или конь могли перейти, а машина нет. Двое – Бородич и Смурый Николай остались наблюдать, а остальных отправили по домам.
Но в тот день Каин припозднился, и машина показалась на дороге, когда уже полностью рассвело. Машина медленно ползла по плохой дороге и не смогла взять необходимый разгон. На мосту шофер стал переключать скорость, и тогда одна поперечина подломилась. Машина накренилась и боком полетела под мост. Как потом выяснилось, седоки и свиньи с курами просто съехали в воду и тут же благополучно повыскакивали. Не повезло немцу, угодившему под борт. Его придавило насмерть.
Хлопцы рванули в деревню, но кто-то из полицаев заметил, как в кустах мелькнула фигура ребенка. Через какой-то час все в селе уже знали, что случилось у оврага. Мороз сразу бросился в школу, послал за Бородичем, но того не оказалось дома. Миклашевич не выдержал и рассказал учителю обо всем. Мороз не знал, что придумать. И вот в полночь слышит стук в дверь. На пороге стоял полицай, тот самый Лавченя. Он сообщил, что мальчишек схватили и уже идут за Морозом.
Мороза оставили в отряде. Он ходил, словно в воду опущенный. Прошло еще пару дней. И вдруг в лес прибежала Ульяна – связная с лесного кордона. Ей разрешалось приходить только в самом крайнем случае. Немцы требовали выдать Мороза, иначе угрожали повесить ребят. Ночью к Ульяне прибежали их матери, просят Христом-Богом: “Ульяночка помоги”. Она в ответ: “Откуда мне знать, где тот Мороз?” А они: “Сходи, пусть он спасает мальцов. Он же умный, он их учитель”.
Еще шесть камней на душу бедного учителя! Ясно было, что и ребят не отпустят, и его убьют. Вылезли из землянки, а тут Мороз. Стоит у входа, держит винтовку, а на самом лица нету. Все слышал и просится идти. Селезнев и Ткачук обозлились. Кричали, что надо быть идиотом, чтобы поверить немцам, будто они выпустят хлопцев. Идти – безрассудное самоубийство. А Мороз спокойно отвечает: “Это верно”. И тогда Селезнев сказал: “Через час продолжим разговор”. А потом обнаружили, что Мороза нигде нет. Послали в Сельцо Гусака, у которого там проживал свояк, чтобы проследить, как оно будет дальше. Вот от этого Гусака, а потом уже и от Павла Миклашевича и стало известно, как развивались события.
Ребята сидят в амбаре, немцы допрашивают их и бьют. И ждут Мороза. Матери лезут во двор к старосте, просят, унижаются, а полицаи их гонят. Поначалу ребята держались твердо: ничего не знаем, ничего не делали. Их стали истязать, и первым не стерпел Бородич, взял все на себя, и думал, что остальных отпустят. И в эту самую пору является Мороз. Рано утром, когда село еще спало, шагнул он во двор к старосте. Немцы скрутили Морозу руки, содрали кожушок. Как привели в старостову хату, старик Бохан улучил момент и говорит тихонько: “Не надо было, учитель”.
Теперь вся “банда” оказалась в сборе. Хлопцы еще в амбаре упали духом, когда услышали за дверьми голос Алеся Ивановича. До самого конца никто из них не думал, что учитель пришел добровольно. Считали, что схватили его где-то. И он им ничего о себе не сказал. Только подбадривал. Под вечер вывели всех семерых на улицу, все кое-как держались на ногах, кроме Бородича. Старший брат близнецов Кожанов, Иван, пробрался вперед и говорит какому-то немцу: “Как же так? Вы же говорили, что когда явится Мороз, то отпустите хлопцев”. Немец ему парабеллумом в зубы, а Иван ему ногой в живот. Ивана застрелили.
Вели по той самой дороге, через мосток. Впереди Мороз с Павликом, за ним близнецы Кожаны, потом однофамильцы Смурные. Позади два полицая волокли Бородича. Полицаев было человек семь и четыре немца. Разговаривать никому не давали. Руки у всех были связаны сзади. А вокруг – знакомые с детства места. Миклашевич вспоминал, что такая тоска на него напала, хоть кричи. Оно и понятно. По четырнадцать-шестнадцать лет хлопцам. Что они видели в этой жизни?
Подошли к мостку. Мороз шепчет Павлику: “Как крикну, бросайся в кусты”. Павлику показалось тогда, что Мороз что-то знает. А лесок вот уже – рядом. Дорога узенькая, два полицая идут впереди, двое по сторонам. Внезапно Мороз громко крикнул: “Вот он, вот – смотрите!” И сам влево от дороги смотрит, плечом и головой показывает, словно кого-то увидел там. И так естественно это у него получилось, что даже Павлик туда глянул. Но только раз глянул, потом прыгнул в противоположную сторону и оказался в чаще. Спустя секунды кто-то ударил из винтовки, потом еще. Полицаи приволокли Павла. Рубашка на его груди пропиталась кровью, голова обвисла. Мороза избили так, что уже не поднялся. Каин для уверенности ударил Павлика прикладом по голове и спихнул в канаву с водой.
Там его и подобрали ночью. А тех шестерых довезли до местечка и подержали еще пять дней. В воскресенье, как раз на первый день Пасхи, вешали. На телефонном столбе у почты укрепили перекладину – толстый такой брус, получилось подобие креста. Сначала Мороза и Бородича, потом остальных, то с одной, то с другой стороны. Для равновесия. Так и стояло это коромысло несколько дней. Закопали в карьере за кирпичным заводом. Потом уже, когда война кончилась, перехоронили поближе к Сельцу.
Когда в 44-м выбили немцев, в Гродно остались кое-какие бумаги: документы полиции, гестапо. И нашли одну бумагу касательно Алеся Ивановича Мороза. Обыкновенный листок из тетрадки в клетку, написано по-белорусски, – рапорт старшего полицейского Гагуна Федора, того самого Каина, своему начальству. Мол, такого-то апреля 42-го команда полицейских под его началом захватила главаря местной партизанской банды Алеся Мороза. Эта ложь была нужна Каину, да и немцам. Взяли ребят, а через три дня поймали и главаря банды – было о чем рапортовать. К тому же, когда в отряде набралось немало убитых и раненых, потребовали из бригады данные о потерях. Вспомнили Мороза. Он всего два дня в партизанах побыл. Селезнев и говорит: “Напишем, что попал в плен. Пусть сами разбираются”. Так к немецкому прибавился еще и наш документ. И опровергнуть эти две бумажки было почти невозможно. Спасибо Миклашевичу. Он все-таки доказал истину.
Но здоровья он так и не набрал. Грудь прострелена навылет, да еще столько времени в талой воде пролежал. Начался туберкулез. Почти каждый год в больницах лечился. В последнее время, казалось, неплохо себя чувствовал. Но пока лечил легкие, сдало сердце. “Доконала таки война нашего Павла Ивановича, – закончил Ткачук.
Мимо проскочила машина, но вдруг замедлила ход и остановилась. Заведующий районо Ксендзов согласился подвезти. Машина тронулась. Заведующий повернулся вполоборота и продолжил спор, начатый в Сельце. Ксендзов менторским тоном вещал, что есть герои не чета этому Морозу, который даже ни одного немца не убил. И поступок его безрассуден – никого не спас. А Миклашевич случайно остался в живых. И никакого подвига в этом он не видит. Ткачук, более не сдерживаясь, ответил, что видно заведующий душевно близорукий! И остальные, подобные ему – слепые и глухие, невзирая на посты и ранги. Ксендзову всего 38 лет, и войну он знает по газетам да по кино. А Ткачук ее своими руками делал. И Мороз принял участие. Миклашевич в ее когтях побывал, да так и не вырвался. Закончилось тем, что Ткачук обозвал Ксендзова “безмозглым дураком” и потребовал остановить машину. Шофер стал притормаживать. Журналист попытался его остановить. Ткачук бросил еще несколько фраз о том, что такие люди, как Ксендзов, опасны тем, что для них все ясно загодя. Но так нельзя жить. Жизнь – это миллионы ситуаций, миллионы характеров и судеб. Их нельзя втиснуть в две-три расхожие схемы, чтоб поменьше хлопот. Мороз сделал больше, чем если бы убил сто немцев. Он жизнь положил на плаху добровольно. Нет ни Мороза, ни Миклашевича. Но еще жив Тимофей Ткачук! И больше молчать он не будет. Всем расскажет о подвиге Мороза.
(No Ratings Yet)
Краткое содержание повести Быкова “Обелиск”
|
Другие материалы по творчеству Быков В.В.
|
Умер в белорусской деревне Сельцо не старый еще учитель Миклашевич.
Еще подростком принимал он участие в партизанских делах. Его друзья-школьники расстреляны немцами в сорок втором. Миклашевич добился, чтобы в их честь поставили небольшой памятник в Сельце. На обелиске — пять имен школьников. И масляной краской неумело дописано: «Мороз А.И.».
Вот и на поминках вспоминают Мороза. Кто он — Мороз?
Рассказывают о Морозе разные люди, а повествователь как бы «собирает картинку».
Учитель. Ребята за ним «табуном ходили». Один из этих ребят — Миклашевич. Тоже стал учителем и тоже притягивал к себе детей как магнит.
На Мороза, учителя старой закалки, жаловались: «не поддерживает дисциплины, как равный ведет себя с учениками, учит без необходимой строгости, не выполняет программ наркомата...»
Мороз Алесь Иванович жил в боковушке при классе в школе, открытой в бывшем панском доме. В Гродненском районе многие говорят по-польски, а с белорусским и русским — проблемы. Но Мороз считает: «Главное, чтобы ребята теперь поняли, что они люди, не быдло, не ка-кие-то там вахлаки, какими паны привыкли считать их отцов, а самые полноправные граждане».
Учил детей на собственном примере. Вместе с учениками порубил на дрова огромное упавшее дерево. Учительница старой школы, пани Ядя, считает, что этим можно уронить свой авторитет.
«В том, что мы сейчас есть как нация и граждане, главная заслуга сельских учителей ».
У Мороза было много конфликтов. Так, он позволил детям держать при школе собак, одна из которых ковыляла на трех лапах. А потом появился школьный скворец — тоже из доходяг. Был там и кот, жалкое такое создание, слепое, ничего не видит, а только мяукает — есть просит. На деле учил Мороз детей доброте.
По вечерам Мороз сам провожает девчушек из школы через лес, да еще и задерживается — помогает их матери с коровой, которой вздумалось растелиться. Этим же девочкам Мороз со скудной своей учительской зарплаты купил по паре ботинок, потому что мать решила их в морозы в школу не пускать.
Мальчика Павлика (Миклашевича) оставил жить у себя при школе, потому что пьяница-отец бил его.
Отец обратился к прокурору с заявлением. По закону ребенок должен жить в семье. А мальчик как увидел отца — съежился, будто зверек, близко не подходит.
Миклашевич-старший стал сына хлестать ремнем на виду у всей школы. Тогда Мороз чуть ли в драку не полез, не дал негодяю забрать парнишку. Судебная комиссия в конце концов решила передать парня в детдом. Мороз с этим не спешил.
Очень заботился учитель о том, чтобы дети читали. Книги для школьной библиотеки добывал, где только можно. Из старой усадьбы носил книги через реку по льду. Провалился у самого берега под лед, простудился — и целый месяц провалялся больной. Но и больной, лежа у себя в каморке, читал детям вслух Толстого. Говорил, что две страницы этого великого учителя важнее всей классики.
Крестьяне со всей округи смотрели на Мороза как на своего заступника. Он разъяснял, давал советы, ездил хлопотать в район или в Гродно — на попутках, хромой человек с палочкой.
И тут — война.
Через три дня в Сельце уже были немцы.
Мороз остался в школе, правда, не в усадьбе (немцы устроили там свою управу), а в сельской избе. Некоторые считали его немецким прихвостнем.
«Если вы имеете в виду мое теперешнее учительство, то оставьте ваши сомнения. Плохому я не научу. А школа необходима. Не будем учить мы — будут оболванивать они. А я не затем два года очеловечивал этих ребят, чтобы их теперь расчеловечили. Я за них еще поборюсь. Сколько смогу, разумеется».
«Хоть и под немецким контролем, но наверняка не на немцев работает Мороз. Если не на наше нынешнее, так на будущее», — так рассуждает бывший начальник учителя, а теперь партизан.
Для партизан Мороз стал самым драгоценным помощником, приемник достал. Записывал, что услышал. Главное — сводки Совинформбюро. И отряд, и вся округа ими пользовалась. У лесной сторожки висела дуплянка на сосне, туда пацаны их клали, а ночью партизаны забирали. Большой радостью была эта почта, особенно когда немцев из-под Москвы шибанули.
Было в Сельце два полицая. Один, Лавченя, хоть и пошел в полицаи, но много добра в этом звании людям сделал. А другому дали кличку Каин, и он ее заслужил: осенью раненых командиров, прятавшихся в лесу, расстрелял, усадьбу партизанского связного спалил, а его родителей, жену с детьми — всех расстреляли. Над евреями в местечке издевался, облавы устраивал.
Каин все-таки что-то заподозрил вокруг Морозовой школы. Устроили обыск, допрос.-.Ученик-переросток Бородич намекнул своему учителю, которого он очень уважал, что есть возможность пристукнуть Каина. Но учитель запретил самовольничать.
К весне сорок второго года вокруг Мороза в Сельце сложилась небольшая, но преданная ему группа ребят. Павлу Миклашевичу шел тогда пятнадцатый год. Коля Бородич был самым старшим, ему подбиралось уж к восемнадцати. Еще были братья Кожаны — Тимка и Остап. Смурный Николай (самый младший, тринадцати лет) и Смурный Андрей — однофамильцы.
И вот эти отчаянные хлопцы в тайне от учителя решили все-таки уничтожить жестокого полицая.
Ночью учитель явился в партизанский отряд: «Хлопцев взяли... » Сам Мороз еле вырвался — его предупредил полицай Лавченя.
Бородич все-таки подбил ребят подстеречь Каина. Полицай на немецкой машине с немцем-фельдфебелем, солдатом и еще двумя полицаями прикатил на отцовский хутор. В Сельце забрали свиней, похватали по хатам с десяток кур.
Ребята все разведали и додумались подпилить мостик, по которому Каин и прочие должны были возвращаться в местечко. Машина полицая перевернулась, но погиб только один придавленный ею немец. Остальные увидели убегающую фигурку — это был мальчишка.
Лавченя постучал в дверь к учителю ночью и выпалил: «Удирай, учитель, хлопцев забрали, за тобой идут».
Немцы и полицай вычислили, кто из ребят мог решиться на диверсию — и вычислили правильно.
Мороз укрылся у партизан. Но прибежала связная Ульяна: «Фашисты требуют учителя, иначе расстреляют учеников!»
Ясно, что и мальцов не отпустят, и учителя убьют. «Пропали, видно, хлопцы. Это так. Но каково матерям? Им ведь еще жить надо».
Партизаны удерживают Мороза, но тот идет сдаваться.
Командир партизанского отряда считает необходимым изменить местоположение лагеря, ведь Мороз может под пытками выдать, где находятся партизаны.
Бывший начальник учителя говорит, что Мороз ни за что никого не выдаст.
Ребят заперли в амбар, таскают на допросы, бьют, истязают. И ждут Мороза. «По селу распустили слух, что вот-де как поступают Советы:
чужими руками воюют, детей на заклание обрекают. Матери голосят, все лезут во двор к старосте, просят, унижаются, а полицаи их гонят. Николая Смурного мать, как самую горластую, тоже забрали за то, что на немца плюнула».
В разгар пыток является сам Мороз. Немцы скрутили ему руки. Каин написал своему начальству рапорт, что схватили главаря партизанской банды — Мороза. Так подлецу было выгодно.
Повели ребят на смерть, связав руки за спиной. Иван, старший брат близнецов, кинулся: «Отпустите! Вы же обещали!» Фашист дал ему парабеллумом по зубам, Иван не стерпел — ударил того ногой в живот. Его тут же расстреляли.
Мороз знал, что Павлик Миклашевич хорошо бегает, и шепнул ему: «Как я закричу — беги!» Криком Мороз отвлек внимание фашистов, и Павлик побежал. Но попытка оказалась неудачной: беглеца подстрелили. Однако сочли его мертвым и сбросили в талую воду.
Там его и подобрала ночью та самая бабка, у которой квартировал Мороз. Бабка повезла мальчика к отцу — тому самому, что когда-то безжалостно стегал его ремнем. Отец привез из города доктора, лечил, прятал, сам натерпелся, а сына вынянчил.
Шестерых смертников продержали еще несколько дней, а в воскресенье, как раз на первый день Пасхи, повесили.
Из семерых чудом уцелел один Миклашевич. Но болел постоянно: грудь прострелена навылет, да еще столько времени в талой воде пролежал. Начался туберкулез. А потом неожиданно прихватило сердце — и умер не старый еще человек.
И вот после похорон его разгораются споры: совершил Мороз подвиг или нет? Убил ли он хоть одного немца?
«Он сделал больше,.чем если бы убил сто. Он жизнь положил на плаху. Сам. Добровольно».
Учитель — за своих учеников.
Однажды осенью журналист из районного издания узнал о смерти учителя Миклашевича, который жил в селе Сельцо. Тому было всего тридцать шесть лет. Ужасное чувство вины обрушилось на газетчика и он принял решение ехать туда. Водитель проезжавшего мимо грузовика взял нашего попутчика.
На одной из учительских конференций Миклашевич обратился к журналисту за помощью. В военное время он был связан с партизанами, а пять его одноклассников убили немцы. Благодаря стараниям мужчины в их честь установили памятник. И ему нужна была какая-то помощь в одном сложном деле. Газетчик пообещал, что поможет - не успел.
За поворотом стал виден обелиск. Журналист вышел и побрел к зданию школы. Тут приехал зоотехник с ящиком водки и показал, где поминают. Газетчик присел с пожилым человеком с орденской планкой. Тем временем принесли пару бутылок и наступило заметное оживление. Слово предоставили заведующему районо Ксендзову.
Начальник стал поднимать стакан и рассказывать, какой покойный был активный общественный деятель и верный коммунист. Далее он начал говорить о великолепных успехах советского народа в экономических, научных, культурных областях…
Но Ксендзова резко прервал ветеран. - К чему говоришь про успехи?! Человек умер! Пьем тут, а Мороза никто и не вспоминает, хотя его имя должен бы знать каждый, - возмущался старик.
Окружающие понимали, о чем речь, а вот для журналиста все оставалось загадкой. Он узнал, что ветеран - это бывший учитель Ткачук Тимофей Титович.
Старик стал уходить. Журналист пошел следом. Ткачук присел на листву, а газетчик направился к обелиску. Сделан он был из бетона и огражден штакетником. Выглядело сооружение скромно, но было ухожено. На табличке из металла было дописано белой краской еще одно имя - Мороз А. И.
К дороге приблизился ветеран и предложил добираться вместе. Журналист стал интересоваться, давно ли тот знал Миклашевича. Оказалось, с детства. Он считал его хорошим человеком и отличным преподавателем, - ребята очень любили. Когда покойный был маленьким, то и сам бегал за Морозом. Газетчик не знал о Морозе и ветеран поведал ему одну историю.
Осенью в 1939 году была воссоединена Западная Белоруссия и Белорусская ССР. Ткачука отправили на запад для организации школ и колхозов. Молодой Тимофей заведовал районо и преподавал в школах. В усадьбе Сельцо Мороз для ребят открыл школу. С ним работала полька Подгайская, которая не говорила по-русски, немного знала белорусский. Женщина жаловалась на методы морозовского воспитания, Ткачук ездил с проверкой.
Во дворе школы было полно детей. Они трудились - упало большое дерево, теперь его распиливали. С дровами было сложно, другие школы жаловались Ткачуку на нехватку топлива, а тут инициативу взяли в свои руки. Молодой парень направился к руководителю. Он хромал, что-то было с ногой. Алесь Иванович Мороз, - представился незнакомец.
Преподаватель родился в Могилевщине. После учебы пять лет преподавал. Проблемы с ногой - с рождения. Мужчина сказал, что дети раньше посещали польскую школу и освоить белорусскую программу пока не просто. Учитель мечтал, чтобы ребята выросли достойными людьми и пытался служить примером.
В январе 1941 года Тимофей Титович заехал в школу погреться. Дверь отворилась и он увидел мальчика лет 10-ти. Юноша сообщил, что учитель ушел проводить сестер. Вскоре прибыл замерзший Мороз. Он пояснил, что раньше их провожал Коля Бородич, но сегодня он не появился и пришлось ему. Мать девочек в школу не пускала - не было обуви, тогда Алесь Иванович купил каждой ботинки. Юношу, что открыл дверь, Мороз оставил в школе, потому что дома его избивал отец. Это и был Миклашевич Павлик.
Вскоре местный прокурор Сивак сказал отдать Миклашевича отцу. Мороз отправил парня с родителем. Тот повел Павла и стал бить ремнем по дороге. Алесь Иванович выскочил и выхватил у Миклашевича-старшего ремень, мужчины чуть не затеяли драку. Вскоре пошли судебные разбирательства и преподаватель смог добиться, чтобы Павлика отдали в детдом. Но Мороз это решение выполнять не собирался..
Война изменила все. Шло немецкое наступление, советских же войск не видели.
К концу третьего дня фашисты были уже в селе. Ткачук и другие думали, что немцев скоро выгонят. Четырехлетней войны не ожидали… Было много предателей из местных.
Учителя примкнули к отряду казака Селезнева, позже добавился Сивак. Начали рыть окопы и готовиться к холодам. Было решено налаживать связи с местными селами и своими людьми. Селезнев отправил бойцов за информацией.
Сивак вместе с Ткачуком зашли в Сельцо. Друг прокурора стал полицаем, а Мороз преподавал и дальше. Руководитель районо от Алеся такого не ожидал! Сивак все нудел, что зря его не репрессировали тогда..
Ночь. Ткачук встретился с Алесем, а Сивак ждал на улице. Мороз объяснил, что маскируется и не для того в ребят душу вкладывал, чтобы оккупанты их захватили. Вместе друзья приняли решение, что преподаватель будет докладывать партизанам о происходящем в селе.
Мороз активно помогал. Он тайно слушал приемник и записывал военные сводки, распространяя их по селу и передавая партизанам. Зимой наши сидели в укрытиях: холод, еды мало - лишь почта поднимала настроение.
Поначалу все было нормально. Фашисты и полицаи Алеся не трогали. Но однажды его заподозрили..
Полицай Лавченя, которого прозвали Каином прислуживал немцам. Раньше был обычным юношей, но на войне сразу переметнулся на вражью сторону. И вел себя также - убивал, грабил, насиловал. Как-то полиция ворвалась в здание школы. Обыскали книги, портфели и стали допрашивать Мороза.
Бородич задумал Каина убить, но Алесь Иванович запретил.
Миклашевичу Павлу было 15 лет. Николай Бородич был старше всех, ему шел девятнадцатый год. В этой группе были еще Остап и Тимур Кожаны, однофамильцы Андрюша Смурный и Коля Смурный - всего шесть. Младшему Коле было 13 лет. И вот друзья придумали как обезвредить Каина.
Каин часто бывал у отца, где развлекался и пил с немцами или коллегами. Все произошло неожиданно. Пришла весна, стал сходить снег. Тимофей Титович был назначен комиссаром. Однажды часовой привел неизвестного храмого. Это был Алесь. Учитель присел и сказал, что ребят схватили.
Выяснилось, что Бородич подговорил других. Ночью хлопцы подпилили столбы у мостика, рассчитывая, что машина Каина угодит в овраг. Смурный и старший товарищ наблюдали в кустах, другие ушли. Автомобиль Каина, в котором помимо него были пассажиры и скот на мосту упал под мост. Но все, кроме немца уцелели и быстро выбрались наружу.
Парни побежали в село, но их заметили. Вскоре все Сельцо знало об этом. Мороз искал Бородича, но парень исчез. Тогда Павел Миклашевич все рассказал преподавателю. Ночью полицай пришел к Алесю и сказал, что ребят поймали, а он - следующий.
Мороз остался в отряде. На нем словно лица не было. Вскоре прибыла Ульяна - связная, которая приходила лишь в крайних случаях. Фашисты потребовали выдачи Мороза, грозились повесить детей. Ночью их матери прибежали к связной и молили о помощи.
Алесь случайно подслушал и вызвался идти. Казак и Ткачук начали кричать, что фашисты не отпустят ребят, поубивают и его и их. Селезнев предложил продолжить разговор позже, но Мороз пропал! Что было потом узнавали от Гусака, а спустя время - от Миклашевича.
Хлопцы сидели в амбаре, их допрашивали, пока ждали Мороза. Вначале дети не признавались, но во время пыток Бородич все рассказал и взял вину на себя. Думал, что других выпустят. Пришел Алесь Иванович, его скрутили и затащили в хату.
Всех собрали. Ребятня, услышав голос учителя пала духом. Никто не думал, что Мороз сам пришел. Вечером всех семерых отвели на улицу. Кожанов Ваня выбежал к немцу и спросил, почему не отпускают их, говорили же, что им нужен только преподаватель. Фашист ударил парня по зубам, Иван стукнул его ногой. Мальчишку убили.
Пленники шли по той тропе, где был мост. Алесь и Паша впереди, сзади остальные. Их сопровождали семеро полицаев и четверо немцев. Говорить было нельзя, руки крепко связаны за спинами.
У моста Мороз прошептал Павлу, чтобы когда он крикнет - тот бежал к кустам. Виднелся лес. Вдруг Алесь Иванович громко вскрикнул и смотрел налево, как будто там кто-то был. Все оглянулись, даже Миклашевич, но потом парень побежал. В Павла стреляли, затем притащили и кинули в воду. Мороза побили так, что он не вставал уже.
Ночью мальчишку нашли. Остальных увезли и издевались пять дней. В первый пасхальный день всех повесили. Первыми были учитель и Бородич, других вешали рядом. Так тела провисели пару дней. Зарыли у кирпичного завода, а потом перезахоронили ближе к селу.
В 1944 году нашли гестаповские и полицейские бумаги. Среди них - рапорт Каина о Алесе Морозе. Там сообщалось, что он схватил главаря партизанской банды Мороза. Это вранье было выгодно и немцам и Каину. С Селезнева требовали отчет о потерях. Он написал, что Мороз попал в плен, при том, что "партизаном" был два дня. И вот собралось два документа на учителя, которые опровергнуть было нереально. Но Миклашевичу это удалось.
Павел очень болел, лечился ежегодно. Простреленная насквозь грудь, начавшийся туберкулез из-за долгого пребывания в канаве напоминали о себе. Вроде удалось вылечить легкие, но остановилось сердце.
Мимо ехал автомобиль Ксендзова, он согласился взять попутчиков. Далее начался спор, начальник районо говорил, что Мороз не герой, так как немцев не убивал, детей не спас. А Миклашевич в живых остался случайно. Ветеран разозлился и стал доказывать водителю обратное, ведь Алесь жизнь отдал, чтобы такие как он, Ксендзов, знали о войне лишь по фильмам. И пока он жив все узнают о подвиге учителя.
Наступила тишина. Машина подъезжала к городу..
В конце тёплого октябрь-ского дня, когда «урожай уже выращен, а природа полни-лась покоем погожей осени», соро-ка-летний журна-лист одной из районных газет Грод-нен-ской области, встретив на улице знако-мого, узнал, что два дня назад умер ещё молодой (36 лет!) учитель Микла-шевич из села Сельцо. Сердце заще-мило от сознания непо-пра-вимой вины. Цепляясь за последнюю возмож-ность оправ-даться перед собой, он решил ехать в Сельцо немед-ленно. Проез-жавший мимо грузовик оказался как нельзя кстати. Устро-ив-шись на рулонах толя в кузове, журна-лист погру-зился в воспо-ми-нания.
Два года назад, на учитель-ской конфе-ренции, Микла-шевич сказал журна-листу, что давно хотел обра-титься к нему с одним запу-танным делом. Все знали, что Микла-шевич в подрост-ковом возрасте во время окку-пации был как-то связан с парти-за-нами, а его пятерых одно-класс-ников расстре-ляли фашисты. Хлопо-тами Микла-ше-вича в их честь был поставлен памятник. Учитель зани-мался исто-рией парти-зан-ской войны на Грод-нен-щине. И теперь ему требо-ва-лась помощь в каком-то запу-танном деле. Журна-лист обещал прие-хать и помочь. Но всё время откла-дывал поездку. До Сельца было порядка двадцати кило-метров, и зимой он ждал, «пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной — пока подсохнет да потеп-леет; летом же, когда было и сухо и тепло, все мысли занимал отпуск и хлопоты ради какого-то месяца на тесном, жарком юге». И вот опоздал.
Перед его мысленным взором пред-стала очень худая, остро-плечая фигура Микла-ше-вича, с выпи-ра-ю-щими под пиджаком лопат-ками и почти маль-чи-ше-ской шеей. У него было увядшее, в густых морщинах лицо. Каза-лось, что это побитый жизнью, пожилой человек. Но взгляд спокойный и ясный.
Трясясь на ухабах, журна-лист ругал «суету ради призрач-ного нена-сыт-ного благо-по-лучия», из-за которой «оста-ется в стороне более важное, а жизнь значи-тельна, когда запол-нена заботою о близких или далеких людях, которые нужда-ются в твоей помощи».
За пово-ротом пока-зался обелиск, стоявший непо-да-лёку от авто-бусной оста-новки. Спрыгнув на землю, журна-лист напра-вился к длинной аллее из древних, широ-ко-стволых вязов, в конце которой белело здание школы. Подъ-е-хавший с ящиком «Москов-ской» водки зоотехник, подсказал, что поминки справ-ляют в учитель-ском доме, за школой. Для журна-листа нашли свободное место рядом с пожилым, судя по орден-ской планке, вете-раном. В это время на стол поста-вили несколько бутылок, и присут-ству-ющие заметно оживи-лись. Слово взял заве-ду-ющий районо Ксен-дзов.
Молодой еще человек с началь-ственной уверен-но-стью на лице поднял стакан и стал гово-рить, какой Микла-шевич был хороший комму-нист, активный обще-ственник. И теперь, когда зале-чены раны войны, и совет-ский народ добился выда-ю-щихся успехов во всех отраслях эконо-мики, куль-туры, науки и обра-зо-вания...
— При чём тут успехи! — грохнул кулаком по столу сосед-ветеран. — Мы похо-ро-нили чело-века! Вот дожили! Сидим, пьем в Сельце, и никто не вспомнит Мороза, кото-рого здесь должен знать каждый.
Проис-хо-дило что-то такое, чего журна-лист не понимал, но что пони-мали другие. Он тихо спросил соседа справа, кто такой этот шумный ветеран. Оказа-лось, что бывший здешний учитель Тимофей Титович Ткачук, живущий ныне в городе.
Ткачук напра-вился к выходу. Журна-лист двинулся за ним. Оста-ваться не было смысла. Подойдя к оста-новке, Ткачук сел на листву, опустив ноги в сухую канаву, а журна-лист, не упуская из виду дорогу, побрёл к обелиску. Это было призе-ми-стое — чуть выше чело-ве-че-ского роста — бетонное соору-жение с оградой из штакет-ника. Выглядел обелиск бедно, но был ухожен. Журна-лист удивился, увидев на черной метал-ли-че-ской табличке новое имя — Мороз А.И., выве-денное над осталь-ными белой масляной краской.
На асфальт вышел Ткачук и пред-ложил журна-листу ехать с ним на попутках. Шли молча. Чтобы как-то разря-дить обста-новку, журна-лист спросил у Ткачука, давно ли тот знаком с Микла-ше-вичем. Оказа-лось, давно. И считает его насто-ящим чело-веком и учителем с большой буквы. Ребята за ним табуном ходили. А когда пацаном был, то и сам в табуне за Морозом ходил. Журна-лист никогда не слышал о Морозе, и Тимофей Титович начал свой рассказ.
В ноябре 1939-го, когда Западная Бело-руссия воссо-еди-ни-лась с Бело-рус-ской ССР, Наркомат просве-щения направил Тимофея Ткачука, окон-чив-шего учитель-ские двух-го-дичные курсы, в Западную Бело-руссию орга-ни-зо-вы-вать школы и колхозы. Молодой Ткачук, как заве-ду-ющий районо, мотался по району, сам работал в школах. Хозяин усадьбы Сельцо пан Габрусь подался к румынам, а в усадьбе Мороз открыл школу на четыре класса. Вместе с Морозом рабо-тала пани Подгай-ская, пожилая женщина, жившая тут при Габрусе. Русским языком она почти не владела, бело-рус-ский немного пони-мала. Пона-чалу пани Подгай-ская проти-ви-лась новым методам педа-го-ги-че-ского воспи-тания, которые ввёл Мороз, наряду с агита-цией не ходить в костел. Даже жало-ва-лась Ткачуку. Ткачук, взяв вело-сипед — по-здеш-нему ровар — поехал в Сельцо прове-рить, что же проис-ходит в школе.
На школьном дворе было полно детворы. Там полным ходом шла работа — заго-тав-ли-ва-лись дрова. Бурей пова-лило огромное дерево, и вот теперь его пилили. Дров тогда не хватало, прихо-дили жалобы из школ насчет топлива, а транс-порта в районе ника-кого. А здесь сооб-ра-зили и не ждут, когда их обес-печат топливом. Один парень, пиливший толстенный ствол на пару с рослым подростком, сильно хромая, подошёл к Ткачуку. Одна нога у него была вывер-нута в сторону и не разги-ба-лась. А так ничего парень — плечи-стый, лицо открытое, взгляд смелый. Пред-ста-вился он Морозом Алесем Ивано-вичем.
Родом Алесь оказался с Могилев-щины. После окон-чания педтех-ни-кума пять лет учитель-ствовал. Нога такая с рождения. Мороз признал, что с нарко-ма-тов-скими програм-мами в школе действи-тельно не все в порядке, успе-ва-е-мость не блестящая. Ребята учились в поль-ской школе, многие плохо справ-ля-ются с бело-рус-ской грам-ма-тикой. Но главное в том, чтобы они постигли нацио-нальную и обще-че-ло-ве-че-скую куль-туру. Он хотел сделать из детей не послушных зубрил, а прежде всего людей. А это в мето-диках не очень-то разра-бо-тано. Достичь такого можно только личным примером учителя. Мороз учил ребят душой пони-мать нрав-ственные посту-латы. Прививал и грамот-ность, и доброту. Подо-брали где-то школь-ники трехлапую соба-чонку, да слепого кота, и Мороз разрешил их посе-лить в школе. Потом появился скворец, осенью отстал от стаи, так ему смасте-рили клетку.
Однажды поздним январ-ским вечером 1941-го года, проезжая мимо, Ткачук решил обогреться в школе. Дверь открыл худенький маль-чонка лет десяти. Он рассказал, что Алесь Иванович пошёл прово-жать через лес двух младших девочек-близ-няшек. Часа через три вернулся заин-де-вевший Мороз. С девчуш-ками такая история. Насту-пили холода, мать не пускает в школу: обувка плохая и ходить далеко. Тогда Мороз купил им по паре ботинок. Обычно девочек сопро-вождал Коля Бородич, тот, что некогда с учителем пилил колоду. Сегодня же он не пришел в школу, вот и дове-лось учителю идти в прово-жатые. А про своего квар-ти-ранта сказал, что парнишка побудет пока в школе, дома, мол, нелады, отец сильно бьёт. Парнишка тот и был Павликом Микла-ше-вичем.
Спустя две недели районный прокурор Сивак приказал Ткачуку ехать в Сельцо и забрать у Мороза сына граж-да-нина Микла-ше-вича. Возра-жений прокурор слушать не пожелал: закон! Мороз выслушал молча, позвал Павла. Тот отка-зался идти домой. Мороз неубе-ди-тельно так объяс-няет, что по закону сын должен жить с отцом и, в данном случае, с мачехой. Мальчик заплакал, а Микла-шевич-старший повёл его к шоссе. И вот все видят, как отец снимает с кожуха ремень и начи-нает бить маль-чика. Мили-ци-онер молчит, дети с упреком смотрят на взрослых. Мороз, хромая, побежал через двор. «Стойте, — кричит, — прекра-тите изби-ение!» Вырвал Павлову руку из отцов-ской: «Вы у меня его не полу-чите!» Чуть не подра-лись, успели их разнять. Пере-дали все дело на исполком, назна-чили комиссию, а отец подал в суд. Но Мороз все-таки своего добился: комиссия опре-де-лила парня в детдом. С выпол-не-нием этого соло-мо-нова решения Мороз не спешил.
Война пере-вер-нула весь жизненный уклад. Из Гродно пришел приказ: орга-ни-зо-вать истре-би-тельный отряд, чтобы вылав-ли-вать немецких дивер-сантов и пара-шю-ти-стов. Ткачук бросился соби-рать учителей, объездил шесть школ, и к обеду был уже в райкоме. Но руко-вод-ство укатило со всеми своими пожит-ками в Минск. Немцы насту-пали, а отсту-па-ющих совет-ских войск нигде не было видно.
На третий день войны, в среду, немцы уже были в Сельце. Ткачук да еще двое учителей еле успели спря-таться в лесу. Ждали, что наши недели через две прогонят немцев. Если бы кто сказал, что война на четыре года затя-нется, его прово-ка-тором посчи-тали бы. И тут оказа-лось, что многие люди не только не настроены оказы-вать окку-пантам сопро-тив-ление, но и охотно идут служить к немцам.
Учителя встре-тили группу окру-женцев, руко-во-димую кубан-ским казаком Селез-нёвым, кава-ле-рий-ским майором. Окопа-лись в урочище Волчьи ямы и стали к зиме гото-виться. Оружия почти не было. Пристал к отряду и прокурор Сивак. Здесь он уже был рядовым. На совете решили, что надо нала-дить связи с селами, с надеж-ными людьми, «пощу-пать на хуторах окру-женцев, которые из частей разбе-жа-лись да к моло-дицам пристро-и-лись». Майор разо-слал всех местных, кого куда.
Ткачук и Сивак решили зайти в Сельцо, где у проку-рора был знакомый акти-вист. Но узнали, что акти-вист Лавченя ходит с белой повязкой на рукаве — стал поли-цаем. А учитель Мороз продол-жает рабо-тать в школе — немцы дали разре-шение. Правда, уже не в Габру-севой усадьбе — там теперь поли-цей-ский участок, — а в одной из хат. Ткачук был поражён. От Алеся он такого не ждал. А тут прокурор зудит, что в свое время, мол, надо было этого Мороза репрес-си-ро-вать — не наш человек.
Стем-нело. Дого-во-ри-лись, что Ткачук зайдёт один, а прокурор подо-ждет в загу-менье, за кустами. Встре-ти-лись с Морозом молча. Алесь кисло усмех-нулся и стал гово-рить, что не будем учить мы — будут обол-ва-ни-вать немцы. А он не для того два года очело-ве-чивал этих ребят, чтобы их теперь расче-ло-ве-чили. Позвали проку-рора. Пого-во-рили откро-венно обо всем. Стало понятно, что Мороз умнее других. Он своим умом брал шире. Даже прокурор это понял. Решили, что Мороз оста-нется в селе, и будет изве-щать партизан о наме-ре-ниях фаши-стов.
Учитель оказался неза-ме-нимым помощ-ником. К тому же его уважали и сель-чане. Мороз поти-хоньку слушал радио-при-емник. Запишет сводки Совин-форм-бюро, на которые самый большой спрос был, распро-странит среди насе-ления и в отряд пере-даст. Два раза в неделю пацаны клали записки в дуплянку, висевшую у лесной сторожки на сосне, а ночью их заби-рали парти-заны. Сидели в декабре по своим ямам — все замело снегом, холод, с едой туго, и только радости, что эта Моро-зова почта. Особенно когда немцев разбили под Москвой.
Первое время у Мороза все шло хорошо. Немцы и полицаи не приста-вали, следили издали. Един-ственное, что камнем висело на его совести — судьба тех двух близ-няшек. В начале июня сорок первого Мороз уговорил их мамашу, опас-ливую дере-вен-скую бабу, отпра-вить дочерей в пионер-ский лагерь. Только они уехали, а тут война. Так и пропали девочки.
Один из двоих местных поли-цаев, бывший знакомый проку-рора Лавченя, иногда помогал сель-чанам и парти-занам, преду-пре-ждая об облавах. Зимой сорок третьего немцы расстре-ляли его. А вот второй оказался последним гадом. По селам его звали Каин. Много бед он принес людям. До войны жил с отцом на хуторе, был молодой, неже-натый — парень как парень. Но пришли немцы — и пере-ро-дился человек. Наверное, в одних усло-виях раскры-ва-ется одна часть харак-тера, а в других — другая. Сидело в этом Каине до войны что-то подлое, и может, не вылезло бы наружу. А тут вот поперло. С усер-дием служил немцам. Расстре-ливал, наси-ловал, грабил. Над евреями изде-вался. И запо-до-зрил Каин что-то в отно-шении Мороза. Однажды нагря-нула полиция в школу. Там как раз шли занятия — человек двадцать детворы в одной комнатке за двумя длин-ными столами. Врыва-ется Каин, с ним еще двое и немец — офицер из комен-да-туры. Пере-трясли учени-че-ские сумки, прове-рили книжки. Ничего не нашли. Только учителю допрос устроили. Тогда ребята, во главе с Боро-дичом что-то заду-мали. Зата-и-лись даже от Мороза. Однажды, правда, Бородич, будто между прочим, намекнул, что неплохо бы пристук-нуть Каина. Есть такая возмож-ность. Мороз запретил, но Бородич не думал расста-ваться с этими мыслями.
Павлу Микла-ше-вичу шел тогда пятна-дцатый год. Коля Бородич был самым старшим, ему было восем-на-дцать. Еще братья Кожаны — Тимка и Остап, одно-фа-мильцы Смурный Николай и Смурный Андрей, всего шестеро. Самому млад-шему — Смур-ному Николаю, было лет трина-дцать. Эта компания всегда держа-лась вместе. Дурости и смелости у них было хоть отбавляй, а вот сноровки и ума — в обрез. Долго прики-ды-вали, и, наконец, разра-бо-тали план.
Каин часто приезжал к отцу на хутор, через поле от Сельца. Там он пьян-ствовал да забав-лялся с девками. Один приезжал редко, больше с другими поли-цаями, а то и с немецким началь-ством. В первую зиму они держали себя нахально, ничего не боялись. Все случи-лось нежданно-нега-данно. Уже насту-пила весна, и с полей сошел снег. К тому времени Ткачук стал комис-саром отряда. Рано утром его разбудил часовой. Сказал, что задер-жали какого-то хромого. В землянку ввели Мороза. Он присел на нары и говорит таким голосом, словно похо-ронил родную мать: «Хлопцев забрали».
Оказа-лось, что Бородич все-таки добился своего: ребята подсте-регли Каина. Несколько дней назад тот на немецкой машине с фельд-фе-белем, солдатом и двумя поли-цаями прикатил к отцу. Там и зано-че-вали. Перед этим заехали в Сельцо, забрали свиней, похва-тали по хатам с десяток кур. На дороге, неда-леко от пере-се-чения с шоссе, через овражек был пере-кинут небольшой мосток. До воды метра два, хоть и воды той по колено. К мостку вёл круто-ватый спуск, а потом подъем, поэтому машина или подвода вынуж-дена брать разгон, иначе на подъем не выбе-решься. Пацаны это и учли. Как стем-нело, все шестеро с топо-рами и пилами — к этому мостику. Подпи-лили столбы напо-ло-вину, чтоб человек или конь могли перейти, а машина нет. Двое — Бородич и Смурый Николай оста-лись наблю-дать, а остальных отпра-вили по домам.
Но в тот день Каин припозд-нился, и машина пока-за-лась на дороге, когда уже полно-стью рассвело. Машина медленно ползла по плохой дороге и не смогла взять необ-хо-димый разгон. На мосту шофер стал пере-клю-чать скорость, и тогда одна попе-ре-чина подло-ми-лась. Машина накре-ни-лась и боком поле-тела под мост. Как потом выяс-ни-лось, седоки и свиньи с курами просто съехали в воду и тут же благо-по-лучно повы-ска-ки-вали. Не повезло немцу, угодив-шему под борт. Его прида-вило насмерть.
Хлопцы рванули в деревню, но кто-то из поли-цаев заметил, как в кустах мельк-нула фигура ребенка. Через какой-то час все в селе уже знали, что случи-лось у оврага. Мороз сразу бросился в школу, послал за Боро-дичем, но того не оказа-лось дома. Микла-шевич не выдержал и рассказал учителю обо всем. Мороз не знал, что приду-мать. И вот в полночь слышит стук в дверь. На пороге стоял полицай, тот самый Лавченя. Он сообщил, что маль-чишек схва-тили и уже идут за Морозом.
Мороза оста-вили в отряде. Он ходил, словно в воду опущенный. Прошло еще пару дней. И вдруг в лес прибе-жала Ульяна — связная с лесного кордона. Ей разре-ша-лось прихо-дить только в самом крайнем случае. Немцы требо-вали выдать Мороза, иначе угро-жали пове-сить ребят. Ночью к Ульяне прибе-жали их матери, просят Христом-Богом: «Улья-ночка помоги». Она в ответ: «Откуда мне знать, где тот Мороз?» А они: «Сходи, пусть он спасает мальцов. Он же умный, он их учитель».
Еще шесть камней на душу бедного учителя! Ясно было, что и ребят не отпу-стят, и его убьют. Вылезли из землянки, а тут Мороз. Стоит у входа, держит винтовку, а на самом лица нету. Всё слышал и просится идти. Селезнев и Ткачук обозли-лись. Кричали, что надо быть идиотом, чтобы пове-рить немцам, будто они выпу-стят хлопцев. Идти — безрас-судное само-убий-ство. А Мороз спокойно отве-чает: «Это верно». И тогда Селезнев сказал: «Через час продолжим разговор». А потом обна-ру-жили, что Мороза нигде нет. Послали в Сельцо Гусака, у кото-рого там проживал свояк, чтобы просле-дить, как оно будет дальше. Вот от этого Гусака, а потом уже и от Павла Микла-ше-вича и стало известно, как разви-ва-лись события.
Ребята сидят в амбаре, немцы допра-ши-вают их и бьют. И ждут Мороза. Матери лезут во двор к старосте, просят, унижа-ются, а полицаи их гонят. Пона-чалу ребята держа-лись твёрдо: ничего не знаем, ничего не делали. Их стали истя-зать, и первым не стерпел Бородич, взял все на себя, и думал, что остальных отпу-стят. И в эту самую пору явля-ется Мороз. Рано утром, когда село еще спало, шагнул он во двор к старосте. Немцы скру-тили Морозу руки, содрали кожушок. Как привели в старо-стову хату, старик Бохан улучил момент и говорит тихонько: «Не надо было, учитель».
Теперь вся «банда» оказа-лась в сборе. Хлопцы еще в амбаре упали духом, когда услы-шали за дверьми голос Алеся Ивано-вича. До самого конца никто из них не думал, что учитель пришёл добро-вольно. Считали, что схва-тили его где-то. И он им ничего о себе не сказал. Только подбад-ривал. Под вечер вывели всех семерых на улицу, все кое-как держа-лись на ногах, кроме Боро-дича. Старший брат близ-нецов Кожанов, Иван, пробрался вперед и говорит какому-то немцу: «Как же так? Вы же гово-рили, что когда явится Мороз, то отпу-стите хлопцев». Немец ему пара-бел-лумом в зубы, а Иван ему ногой в живот. Ивана застре-лили.
Вели по той самой дороге, через мосток. Впереди Мороз с Павликом, за ним близ-нецы Кожаны, потом одно-фа-мильцы Смурные. Позади два полицая волокли Боро-дича. Поли-цаев было человек семь и четыре немца. Разго-ва-ри-вать никому не давали. Руки у всех были связаны сзади. А вокруг — знакомые с детства места. Микла-шевич вспо-минал, что такая тоска на него напала, хоть кричи. Оно и понятно. По четыр-на-дцать-шест-на-дцать лет хлопцам. Что они видели в этой жизни?
Подошли к мостку. Мороз шепчет Павлику: «Как крикну, бросайся в кусты». Павлику пока-за-лось тогда, что Мороз что-то знает. А лесок вот уже — рядом. Дорога узенькая, два полицая идут впереди, двое по сторонам. Внезапно Мороз громко крикнул: «Вот он, вот — смот-рите!» И сам влево от дороги смотрит, плечом и головой пока-зы-вает, словно кого-то увидел там. И так есте-ственно это у него полу-чи-лось, что даже Павлик туда глянул. Но только раз глянул, потом прыгнул в проти-во-по-ложную сторону и оказался в чаще. Спустя секунды кто-то ударил из винтовки, потом еще. Полицаи приво-локли Павла. Рубашка на его груди пропи-та-лась кровью, голова обвисла. Мороза избили так, что уже не поднялся. Каин для уверен-ности ударил Павлика прикладом по голове и спихнул в канаву с водой.
Там его и подо-брали ночью. А тех шестерых довезли до местечка и подер-жали еще пять дней. В воскре-сенье, как раз на первый день Пасхи, вешали. На теле-фонном столбе у почты укре-пили пере-кла-дину — толстый такой брус, полу-чи-лось подобие креста. Сначала Мороза и Боро-дича, потом остальных, то с одной, то с другой стороны. Для равно-весия. Так и стояло это коро-мысло несколько дней. Зако-пали в карьере за кирпичным заводом. Потом уже, когда война кончи-лась, пере-хо-ро-нили поближе к Сельцу.
Когда в 44-м выбили немцев, в Гродно оста-лись кое-какие бумаги: доку-менты полиции, гестапо. И нашли одну бумагу каса-тельно Алеся Ивано-вича Мороза. Обык-но-венный листок из тетрадки в клетку, напи-сано по-бело-русски, — рапорт стар-шего поли-цей-ского Гагуна Федора, того самого Каина, своему началь-ству. Мол, такого-то апреля 42-го команда поли-цей-ских под его началом захва-тила главаря местной парти-зан-ской банды Алеся Мороза. Эта ложь была нужна Каину, да и немцам. Взяли ребят, а через три дня поймали и главаря банды — было о чём рапор-то-вать. К тому же, когда в отряде набра-лось немало убитых и раненых, потре-бо-вали из бригады данные о потерях. Вспом-нили Мороза. Он всего два дня в парти-занах побыл. Селезнев и говорит: «Напишем, что попал в плен. Пусть сами разби-ра-ются». Так к немец-кому приба-вился еще и наш доку-мент. И опро-верг-нуть эти две бумажки было почти невоз-можно. Спасибо Микла-ше-вичу. Он все-таки доказал истину.
Но здоровья он так и не набрал. Грудь простре-лена навылет, да еще столько времени в талой воде пролежал. Начался тубер-кулез. Почти каждый год в боль-ницах лечился. В последнее время, каза-лось, неплохо себя чувствовал. Но пока лечил легкие, сдало сердце. «Доко-нала таки война нашего Павла Ивано-вича, — закончил Ткачук.
Мимо проско-чила машина, но вдруг замед-лила ход и оста-но-ви-лась. Заве-ду-ющий районо Ксен-дзов согла-сился подвезти. Машина трону-лась. Заве-ду-ющий повер-нулся впол-обо-рота и продолжил спор, начатый в Сельце. Ксен-дзов ментор-ским тоном вещал, что есть герои не чета этому Морозу, который даже ни одного немца не убил. И поступок его безрас-суден — никого не спас. А Микла-шевич случайно остался в живых. И ника-кого подвига в этом он не видит. Ткачук, более не сдер-жи-ваясь, ответил, что видно заве-ду-ющий душевно близо-рукий! И остальные, подобные ему — слепые и глухие, невзирая на посты и ранги. Ксен-дзову всего 38 лет, и войну он знает по газетам да по кино. А Ткачук её своими руками делал. И Мороз принял участие. Микла-шевич в её когтях побывал, да так и не вырвался. Закон-чи-лось тем, что Ткачук обозвал Ксен-дзова «безмозглым дураком» и потре-бовал оста-но-вить машину. Шофер стал притор-ма-жи-вать. Журна-лист попы-тался его оста-но-вить. Ткачук бросил ещё несколько фраз о том, что такие люди, как Ксен-дзов, опасны тем, что для них всё ясно загодя. Но так нельзя жить. Жизнь — это миллионы ситу-аций, миллионы харак-теров и судеб. Их нельзя втис-нуть в две-три расхожие схемы, чтоб поменьше хлопот. Мороз сделал больше, чем если бы убил сто немцев. Он жизнь положил на плаху добро-вольно. Нет ни Мороза, ни Микла-ше-вича. Но еще жив Тимофей Ткачук! И больше молчать он не будет. Всем расскажет о подвиге Мороза.
Не встретив возра-жений, Ткачук замолчал. Ксен-дзов тоже молчал, уста-вив-шись на дорогу. Фары ярко резали темень. По сторонам мель-кали белые в лучах света столбы, дорожные знаки, вербы с побе-лен-ными ство-лами...
Подъ-ез-жали к городу.
