Археолог и историк Николай Марр ( -), не имевший собственно лингвистического образования, с 1912 года академик Санкт-Петербургской императорской академии наук (после революции - Российской), в ноябре 1923 года выступил с «Новым учением» (отдельные идеи которого высказывал и раньше, ещё в 1900-1910-е годы).
«Революционность» и масштабность его утверждений, а также вполне реальная репутация Марра как выдающегося кавказоведа и полиглота сделали его теорию привлекательной для большого числа представителей интеллигенции 1920-х годов , его называли «гением» и «Велимиром Хлебниковым науки» (в 1915 году Хлебников издал основанную на «математических законах времени» книгу предсказаний «Битвы 1915-1917 гг.: новое учение о войне»). Не следует забывать и то, что Марр претендовал на изучение таких сложных вопросов (происхождение языка , доисторические языки человечества, связь между ними, первобытное мышление, доязыковые средства коммуникации), которыми в то время практически никто из учёных ещё не занимался. Многие вполне естественно принимали принципиально недоказуемые (но, тем самым, и принципиально неопровержимые) утверждения «единственного специалиста » в этой области на веру.
Существуют так называемые «яфетические языки» (по имени Иафета , третьего сына Ноя). Содержание этого понятия менялось. Сначала они толковались как языковая семья . К такой семье Марр относил языки Кавказа , - прежде всего свой родной грузинский язык , который обычно советовал изучать своим ученикам, а также другие картвельские ; позже к ним добавились различного рода изоляты, вроде бурушаски , и некоторые скудно сохранившиеся языки древности. Впоследствии яфетические языки трактовались как присутствующая во всём мире стадия развития языка, связанная с классовой структурой общества. Первоначально Марр объяснял повсеместность яфетических элементов миграцией народов, но позже счёл её исконным явлением. Так, латинский язык в Риме якобы был языком патрициев, а языком плебеев - некий яфетический язык; язык басков , угнетённого меньшинства в Испании - яфетический. Диалекты армянского языка (согласно традиционной точке зрения, индоевропейского), обнаруживающие некоторое количество поздних грузинских заимствований, объявлялись яфетическими, в отличие от литературного армянского - языка социальной элиты.
На заключительной стадии дискуссии с отдельной работой «Марксизм и вопросы языкознания » (основная часть опубликована 20 июня , в июле и августе появились дополнения к ней - четыре ответа конкретным корреспондентам) выступил И. В. Сталин . За двадцать лет до того речь Сталина на XVI съезде ВКП(б) , содержащая некоторые марристские положения и непосредственно предшествовавшая докладу самого Марра, сыграла большую роль в канонизации «нового учения». Теперь же Сталин (консультантом которого был Чикобава) подверг «новое учение о языке» жёсткой критике, указал на антинаучность его положений и на чисто механическую связь его с марксизмом; читателя А. Холопова, осмелившегося обратить внимание Сталина на его собственное высказывание двадцатилетней давности о том, что новый язык будет «не великорусским, не немецким, а чем-то другим», Сталин назвал «талмудистом и начётником». В качестве альтернативы было предложено сравнительно-историческое языкознание, развивавшееся дореволюционными русскими лингвистами в соответствии с теорией немецких младограмматиков .
После появления труда Сталина, ссылки на которого стали обязательными во всех работах по языкознанию [ ] , марризм был официально заклеймён как антинаучное учение и сошёл со сцены. Десятки лингвистов разных направлений - как советских, так и зарубежных, в том числе не испытывающих симпатий к сталинизму, - единодушно расценили это событие как избавление советской лингвистики от гнёта абсурдных идеологизированных теорий. Однако процесс оздоровления советской науки не мог идти гладко по условиям времени. Пострадал ряд конкретных лингвистических направлений, разрабатывавшихся Мещаниновым и коллегами, прежде всего
В борьбу сразу со всеми научными школами вступило революционное учение Н.Я. Марра (1864-1934). Советские ученые, к какой бы научной школе они ни принадлежали, строили свою методологию на материалистических принципах: «Материалистический взгляд на язык как на материальное воплощение человеческого сознания должен нацеливать науку о языке прежде всего на описание того механизма, который безупречно выполняет свою функцию вербальной передачи информации в человеческом обществе».
Идеалист В. Гумбольдт явно уступал в авторитете Ф. де Соссюру. Любого лингвиста можно было представить как идеологического врага и повесить на него ярлык матафизичности, идеализма, буржуазности, механицизма и т.п. Для этого в распоряжении бдительных бойцов научно-идеологического фронта имелись то ли изощренные, то ли топорные формально-логические процедуры. Достаточно было подвести одно из положений теории под уничтожающую цитату классика. Так, Р.О. Шор, основываясь на отрицании Ф. Соссюром целенаправленного революционного вмешательства в язык, называет его понимание развития «теорией стихийности» и тут же приводит убийственную для концепции цитату Сталина: «Теория стихийности есть теория преуменьшения роли сознательного элемента в движении логическая основа всякого оппортунизма». Соссюр отрицает сознательное вмешательство в язык, значит, оппортунист. Своеобразное понимание метафизики включало туда и структурализм. Соссюр еще и метафизик, потому что в «Курсе» отдается предпочтение синхронии, тогда как один из основополагающих принципов марксизма историзм.
Антропоцентризм В. Гумбольдта признавался чуждой идеологией, потому что отправным пунктом его концепции является идеализм, в котором В.И. Ленин видел латентную религиозность: «Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть («вернее» и «кроме того») дорога к поповщине через один из оттенков бесконечно сложного познания (диалектического) человека». Поэтому идеализм считался реакционной, вредной социалистическому строительству философией. Типичны были названия «Против идеализма в …». Например, статья С.И. Бернштейна «Против идеализма в фонетике» (1952).
Политическая позиция приветствовалась, но надо было знать кого и как критиковать, кого привлекать в качестве источников. Тот же С.И. Бернштейн, отличавшийся политизированностью лингвистических взглядов, поплатился за них. Ему инкриминировалась попытка опорочить столпов марксизма. Бюллетень Министерства высшего образования СССР сообщал о его лекциях: «…В своих положениях о языке классики марксизма-ленинизма будто бы исходят из учения немецкого шовиниста и идеалиста Гумбольдта».
В целом проблема методологии в советском языкознании сводилась к попыткам диалектически отождествить определенную научную концепцию с марксизмом вообще и с отдельными высказываниями его основателей в частности. Главным претендентом на статус подлинно марксистского языкознания было «новое учение о языке» Марра.
Отец Марра – шотландец (то ли Джеймс, то ли Джекоб Марр) – в 80-летнем возрасте женился на 20-летней грузинке, от брака с которой и родился Н.Я. Марр. В 1884 г. поступил на восточный факультет Петербургского университета. Стал учиться сразу на четырех разрядах и выучил все преподававшиеся там языки Ближнего Востока.
С 1911 г. декан восточного факультета Петербургского университета. Не давал заниматься коллегам кавказскими языками, чтобы сохранить монополию. Но и в молодости проявлял научную недобросовестность. Мог зачеркнуть слово в рукописи, если оно не укладывалось в его концепцию.
В автобиографии Марр пишет, что уже в 1908 г. «появилось изложение так называемой яфетической теории в статье под названием “Предварительное сообщение о родстве грузинского языка с семитическими”». (В современной терминологии семитские языки – иврит, новоарамейские диалекты и т.д). Еще раньше, в 1894 г., во время поездки Марра во Францию его гипотезы подверглись резкой критике Антуана Мейе (1866-1936). Критика известного компаративиста привела Марра к убеждению о несостоятельности всего западноевропейского языкознания и сравнительно-исторического в частности. Относительно в целостном виде марризм оформился в 1923-1924 гг.
Концепция Марра:
1) единство глоттогонического процесса – все языки проходят общие законы развития
2) семья – это стадия развития языка, которые сменяются вместе экономическими формациями. Эволюционный путь развития встречается, но редко. Языки изменяют структуру в результате революционных сдвигов общества.
3) скрещенный характер всех языков. Праязык, как его понимает индоевропеистика, – научная фикция.
4) первоначальный язык был кинетическим; первоэлементами звукового языка были сал, йон, бен, рош. В лексике любого языка нет слова, содержащего что-либо сверх этого. Реконструкция первоэлементов – задача «лингвистической палеонтологии». По Марру, из * jon возникли русск. конь и нем. hund ‘собака’.
5) приоритет семантики перед «формальным» (фонетическим и грамматическим) анализом. Семантика дает большой простор фантазии. Вот, как, например, объясняется фонетическое сходство нем. Hund ‘собака’ hundert ‘сто’, на самом деле этимологически не связанных друг другом. Hund > hundert: собака > тотем племени – имя племени, принимающего тотем > все > много > сто. Элемент -ert никак не объясняется.
6) связь с марксизмом: язык – идеологическая надстройка над экономическим базисом. (Марр – единственный из дореволюционных академиков вступил в партию большевиков). Надстройка, согласно марксизму, имеет классовый характер, значит, язык и мышление тоже классовые явления: «Нет языка, который не был бы классовым, и, следовательно, нет мышления, которое не было бы классовым»; «Не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык и языки одного и того же класса различных стран, при идентичности социальной структуры, выявляют больше типологического сродства друг с другом, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации».
Число стадий Марр не считал окончательно установленным:
1) древнейшая – китайский язык и некоторые африканские языки
2) монгольский и финно-угорские
3) яфетические языки – кавказские и баскский
4) индоевропейские продолжают развиваться, в отличие от трех предыдущих стадий.
Своим радикальным революционизмом марризм не мог не привлечь симпатии властей. Но именно в силу радикализма и непримиримости по отношению к наследию компаративистики и зарубежного языкознания марризм никогда, даже в период своего триумфа, не имел всеобщего признания в лингвистических кругах. Установление диктатуры идей Н.Я. Марра происходило в течение второй половины 1920-х-начале 1930-х гг.
Отношение к яфетидологии становилось лакмусовой бумажкой для выявления «идеологической выдержанности» ученого. К концу 1920-х гг. критиковать марризм было уже просто опасно. Н.С. Трубецкой, которому в Вене нечего было опасаться, о ненормальности Марра писал уже в 1924 г.: «Марр еще не настолько спятил, чтобы его можно было посадить в желтый дом, но что он сумасшедший, это, по-моему, ясно...».
Первый этап дискуссий о яфетидологии прошел в 1928-1929 гг. в подсекции материалистической лингвистики Комакадемии. Индоевропеизм, олицетворявший дореволюционное, буржуазно-идеалистическое наследие, признавался «исконным врагом». Его альтернативой было «марксистское языкознание», пока существовавшее лишь в виде цитат ограниченного ряда революционеров – Маркса, Энгельса, Ленина, Лафарга, Сталина. Избрать небольшие фрагменты работ или даже отдельные реплики политиков в качестве новой методологии лингвистики призывала не только полуграмотная в лингвистическом отношении советская образованщина. Подобным же образом высказывались многие квалифицированные лингвисты. Так, энциклопедист и полиглот Р.О. Шор писала: «Яфетическую теорию надо критиковать, но толкая ее вперед, к Марксу и Ленину, а не назад – к Гумбольдту».
Дискуссия в стенах подсекции открылась вступительным словом красного профессора В.М. Фриче (1870-1929), назвавшего Ф. Энгельса «разносторонне образованным лингвистом», а Марра «смелым застрельщиком зреющей лингвистической революции». Первым докладом был доклад Марра. 14 февраля 1929 г. против марризма резко и очень убедительно высказался Е.Д. Поливанов, но из 17 выступавших поддержал критику лишь один профессор Г.А. Ильинский.
Второй этап дискуссии начался в сентябре 1930 г. С докладами выступили Г.К. Данилов («Очередные задачи на языковедном фронте») и Т.П. Ломтев («К проблеме диалектического метода в науке о языке»). Заявленное как дискуссия, мероприятие это больше походило на выявление противников Марра и апологетов индоевропеизма. Указывать на недостатки нового учения о языке разрешалось лишь тем, кто был против «буржуазной» компаративистики. Быть индоевропеистом и противником Марра, как Поливанов, считалось преступлением.
В 1930 г. Марр достиг вершины славы. Он вступает в компартию и избирается вице-президентом АН СССР. На XVI съезде ВКП (б) (июнь-июль 1930 г.) сам Сталин использовал некоторые тезисы Марра, который выступил сразу после вождя. И все же однозначного решения по вопросу соответствия марризма учению Маркса не было. Группа крупных лингвистов НИИЯЗ (Научно-исследовательский институт языкознания, Москва) выступила против марризма, создав объединение «Языкофронт». «Языкофронт» даже имел поддержку Наркомпроса, в лице работавшего там своего представителя К.А. Алавердова. В 1932 г. языкофронтовец П.С. Кузнецов выпускает антимарровскую брошюру «Яфетическая теория». Вызванное этой работой обсуждение деятельности института в верхах в том же году завершилось его роспуском.
В 1933 г. выходит 1-й том трудов Марра, и новое учение о языке канонизируется. Марризм получает статус официального учения с универсальным значением для всех этнолингвистических исследований. Одним словом, марксизм в языкознании – это марризм. Война прервала лингвистические споры.
В 1949-1950 гг. для лингвистов намечались сразу четыре юбилея: 70-летие И.В. Сталина, 85-летие со дня рождения и 15-летие со дня смерти Марра, пятилетие победы в Великой Отечественной войне. В 1948 – 1949 гг. в советской лингвистической науке и вузовском языковом образовании проходит кампания беспрецедентной пропаганды одной лингвистической концепции – «нового учения о языке» Марра, – получившей чуть ли не официальный статус «единственно правильной». Каждый номер Известий АН СССР (Отдел литературы и языка) в эти годы содержит славословия Марру и гневные инвективы его критикам. Даже академичный Б.А. Ларин проявляет беспокойство по поводу усиления противников марризма и высказывается за внедрение его «в жизнь».
Были отвергнуты не только учебник Реформатского, но и учебники по старославянскому языку и истории русского языка; всякое упоминание о языковых семьях и родстве языков было запрещено. В столицах идет активная борьба с противниками «нового учения о языке»: для критики лиц, замалчивающих или игнорирующих положения Н.Я. Марра в тех или иных областях языкознания, используется газета «Правда»; от виднейших ученых, не согласных со взглядами Н.Я. Марра, таких, как В.В. Виноградов, Л.Р. Зиндер, А.С. Чикобава, А.А. Реформатский и др., требуют покаяния, признания своих ошибок. В.А. Звегинцев рассказывал, как в конце 1940-х его вызвал ректор и потребовал изучать и пропагандировать учение Марра. Звегинцев предложил пари. Он утверждал, что, открыв в случайном месте несколько раз книгу Марра, ректор не сможет понять, что там написано. Звегинцев пари выиграл, и его отпустили.
Казалось, победоносный для марристов конец близок, но события приобретают неожиданный поворот. 1-й секретарь ЦК компартии Грузии К.Н. Чарквиани подвиг академика Грузинской АН А.С. Чикобава на антимарровское выступление. В апреле 1949 г. Чикобава попадает на прием к И.В. Сталину. Вождь серьезно погрузился в проблему и стал консультироваться с Чикобавой по вопросам языкознания и марризма. В мае 1950 г. «Правда» объявила о начале свободной дискуссии по проблемам языкознания.
Краткая хронология событий такова. 6 мая – Сталин направляет членам Политбюро письмо об открытой дискуссии в газете «Правда». 9 мая – дискуссию открывает статья А. Чикобавы. 17 июня – промежуточные итоги показывают ощутимый перевес марристов. На тот момент в редакцию поступило свыше 190 статей, из которых около 70 промарровских без оговорок, более 100 промарровских с критикой отдельных положений и лишь 20 явно антимарровских. В частности, резко полемичной к марризму была статья уволенного из МГУ за критику Марра молодого кандидата наук, будущего академика Б.А. Серебренникова (1915-1989) «Об исследовательских приёмах Марра» (23 мая). 20 июня – рядом со статьей П.Я. Черных публикуется статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании», в которой «новое учение о языке» Марра было подвергнуто жесткой критике. Вместе со ответами на вопросы товарищей статья составила работу «Марксизм и вопросы языкознания».
Суть статьи Сталина: 1) язык коренным образом отличается от «надстройки», т.е. политических, правовых, культурных и других форм деятельности человека и общества, тем, что порожден «не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков»; 2) язык непосредственно связан с производственной деятельностью человека в том плане, что его словарный состав сразу отражает изменения в данной сфере; 3) язык безразличен к людям, но люди небезразличны к языку, они стараются использовать язык в своих интересах; 4) с помощью языка может выражаться любая идеология, но нельзя приписывать некую идеологию самому языку; 5) общество, в том числе и классовое, представляет собой целостное единство, а язык – одно из его связующих звеньев.
В 1951 г. В.В. Виноградову (академик с 1946 г.) за книгу «Русский язык. Грамматическое учение о слове» (в основном написана в 1930-х гг., в доработанном виде опубликована в 1947 г.) присуждена Сталинская премия 1-й степени. Под покровительством имени Сталина В.В. Виноградов снимает с лингвистики все запреты: «Своими гениальными трудами в области языкознания И.В. Сталин дал советским языковедам верный и точный компас, с которым они могут смело углубляться во все сферы лингвистического исследования». Вместо марризма провозглашается лингвистический сталинизм – «новая эра в советском языкознании» (С.Г. Бархударов), «сталинский этап» (А.С. Чикобава).
Начинает возрождаться русская компаративистика, ставшая к началу ХХI в. лучшей школой в мире. Структурализм все-таки оставался под запретом. Ему вменялось в вину преимущественное внимание к синхронии, которое квалифицировалось как метафизика и антиисторизм. Р.М. Фрумкина вспоминает: «Во времена, когда кибернетика именовалась буржуазной лженаукой, слово "структурализм" звучало просто ругательством». Преподавательница ГГПИ Крутова критикует лекцию И.А. Калинина: «Совершенно непонятно для меня преклонение т. Калинина перед французско-швейцарским лингвистом де-Соссюром… и недооценка крупнейших русских грамматистов Буслаева и Ломоносова».
«Сталинская эпоха» (1950-1956) была всего лишь декларативно-декоративной фразой, вывеской на освобожденном от марризма советском языкознании. Ничего нового, «корифей науки» в лингвистику не внес. Подлинной заслугой Сталина перед отечественной лингвистикой стала реабилитация компаративистики. Но компаративистика оказалась непопулярной и после дискуссии, но уже в переносном смысле. В отличие от марризма она требовала серьезной лингвистической подготовки, которую не могли обеспечить университеты в 20-40-е гг. В условиях упразднения кафедр сравнительного языкознания и отрыва от европейских центров компаративизма советские языковеды потеряли квалификацию. В 1956 г. В.В. Виноградов и Б.А. Серебренников вынуждены констатировать, что ничего нового советская компаративистика в период с 1950 г. не создала.
И все-таки сравнительно-историческое языкознание постепенно восставало из руин. Итогом коллективных усилий стали две монографии, излагавшие реконструктивные методики компаративистики и обобщающие ее исторические достижения (А.В. Десницкая. Вопросы изучения родства индоевропейских языков» – 1955 г. и коллективный труд В.И. Абаев, Б.В. Горнунг, М.М. Гухман и П.С. Кузнецов «Вопросы методики сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков» – 1956 г.). Магистральные пути лингвистики пролегли мимо рядовых забот тружеников системы образования. Авангард науки в силу возрастающей специализации лингвистических дисциплин все дальше уходил от языковедческих кафедр провинциальных педвузов. Компаративистские исследования вышли на не досягаемые для представителей других лингвистических специальностей рубежи.
Двадцатый век, наряду с громадным количественным и качественным ускорением темпов развития науки и техники, превращением науки в один из важнейших факторов прогресса современного общества, распространением всеобщего образования, парадоксальным образом придал новый импульс древнейшей сфере человеческого сознания (тесно соприкасающейся с подсознанием) - мифологии. Он породил мифы нового типа, частично связанные с идеологией возникших в этом столетии тоталитарных режимов; сама идеология этих режимов вырастала из своеобразного синтеза мифа и элементов квазинаучного подхода.
Процесс осмысления генезиса, структуры и типологии этой мифологической или неомифологической системы, созданной прошедшим столетием, получил в последнее время значительное развитие; при этом, несмотря на то, что в отечественной науке перспективы для исследования в этом направлении открылись только с конца 80-х годов прошлого века, отечественные ученые принимают в этом самое активное участие; этому способствует и возможность привлечения такого круга источников, каким в большинстве случаев не располагают их коллеги на Западе: личный опыт, устные воспоминания-нарративы, семейные архивы и другие неформальные источники.
Однако при этом, на наш взгляд, иногда обнаруживается некоторое несоответствие между количеством фактов и частных концепций, вводимых в научный оборот, и задачами фактического анализа имеющегося многообразного и сложного, часто весьма противоречивого материала. Авторы иногда видят свою задачу лишь в том, чтобы продемонстрировать "мифичность” того или иного явления и на этом основании "разоблачить” и "заклеймить” его. При всей психологической понятности такого подхода и справедливости многих частных выводов, при этом остается не выполненной основная задача научного исследования - задача всестороннего рационального анализа изучаемого явления. По нашему мнению, исследователь, ограничивающийся констатацией мифологичности того или иного феномена и его широкого распространения в определенную эпоху, становится, сам того не желая, одним из участников перманентного воспроизведения данного мифа.
В данной статье пойдет об изучении лишь одного явления, относящегося к истории лингвистики - так называемого "Нового учения о языке”, созданного академиком Н.Я. Марром. Учение это, безусловно, обладало некоторыми свойствами мифа, причудливо сочетавшимися с элементами традиционной научной языковедческой теории. На рубеже прошлого и нынешнего столетий, когда после длительного перерыва открылась возможность свободного исследования этого феномена, отмеченная выше автором данной статьи тенденция проявилась в заметной мере; фактически во многих исследованиях, посвященных данной проблеме, наблюдается своего рода "расширенное воспроизведение” марровского мифа, усложняющего свою структуру и интегрируемого во все более разветвленную систему культурно-контекстных связей.
В языковедческой историографии безраздельно господствует представление, что тексты Марра не могут быть предметом рационального аналитического изучения - они могут упоминаться лишь в контексте "разоблачения”.
Такой безоговорочно мифологизирующий подход к осмыслению феномена Марра задается в первую очередь работами В.М. Алпатова, сыгравшими, безусловно, выдающуюся роль в постановке и решении многих вопросов, связанных с данной проблематикой, но в то же время жестко закрепившими восприятие Марра как творца "чистых” мифов, не подлежащих никакому, даже критическому, научному анализу.
Подобный подход обосновывается В.М. Алпатовым иногда лишь декларативно, но часто на материале цитат из марровских текстов. Эти цитаты обычно представляют собой отдельные слова, взятые вне контекста, или произвольно оборванные отрывки фраз, но иногда представляют обширные текстовые фрагменты, выглядящие как весомое подтверждение авторских тезисов. Рассмотрим наиболее характерный пример такого рода.
Для обоснования одного из ключевых тезисов своего исследования - о Марре как о мифотворце и "шамане” и, вероятно, сумасшедшем, В.М. Алпатов приводит обширную цитату из статьи Марра "О числительных” (1927г.): "Часть речи, ныне самая отвлеченная и самая практическая, в начале самая вещественная и самая научно-философская, - числительные связаны со всеми сторонами созданной трудовым процессом "человечности”, или подлинно мирового, а не классового, да еще школьно надуманного гуманизма, со всеми творческими начинаниями человечества как в области материально-жизненных потребностей, так и не менее непреоборимых ныне в их самодовлеющем устремлении умозрительных исканий правды. Числительные переживали ударные моменты своего развития от общественности эпох с великими достижениями. Прежде всего сознание этапов последовательной связанности не одной смены дня днем, получившего свое округление с течением времени сначала в пяти, затем в семи днях, не одного года, с последовательностью месяцев, в его круговращении по сезонам, а вообще непрерывно и бесконечно текущего или двигающегося времени, как двигается по двух- или четырехсезонным делениям года также бесконечно видимое пространственное небо со всеми его неразлучными спутниками, светилами дня и ночи, это в целом мерило одинаково и времени и пространства, так же как по палеонтологии речи "небо” оказалось означающим в первобытной речи и "время” и "пространство”. Приведя эту пространную и без пропусков цитату, В.М. Алпатов заключает: "Рассказ о числительных вдруг превращается в рассуждения о членении времени, затем о небе; все это перебивается политическими рассуждениями. Скорее мы имеем дело с камланием шамана, чем с научной статьей” .
Вывод этот в контексте одной лишь приведенной выше цитаты выглядит вполне убедительно. И в то же время для целей анализа он недостаточен, поскольку данная цитата, несмотря на ее пространность, является лишь одним из случайно выбранных фрагментов устойчиво воспроизводимой типичной структуры марровских текстов и приобретает собственный смысл только в контексте воспроизводства этой структуры.
Вышеприведенная цитата (вводные три неполные абзаца, открывающие данную работу Марра - одну из наиболее обширных по текстовому объему в его творчестве) представляет собой беглое сигнальное упоминание основных концептуальных моментов, уже сложившихся к тому периоду и определявших структурный каркас почти любого марровского текста: диффузность первобытного мышления, не различавшая, в частности, абстрактное и конкретное (первобытные числительные - часть речи самая вещественная и самая научно-философская); связь возникновения числительных с трудовым (в более полной формулировке - трудмагическим) процессом, создавшим, по Марру, языки все проявления духовной культуры человека, как и самого человека как физическое существо; тесная связь возникновения числительных и ударных моментов их развития с возникновением звуковой речи и письма (эпох с великими достижениями; ниже в этой работе Марр скажет, что числительные стали писать раньше, чем слова); и, наконец, основной для Марра конца 20-х годов тезис о космичности первобытного мировоззрения (первобытной идеологии), и о небе как средоточии этого мировоззрения (и, соответственно, о диффузном объединении в первобытной речи лексем со значением небо, пространство и время).
Весь этот вводный отрывок статьи Марра, процитированный В.М. Алпатовым, выполняет именно функцию сигнала, обозначающего начало развертывания устоявшейся и многократно воспроизводимой структуры. В последующем тексте работы Марр обратится к подробному "четырехэлементному” анализу слова "бог” в самых различных языках, с использованием, кроме упомянутой лексемы "небо”, также другой опорной для него "палеонтологической” лексемы "рука”; в процессе этого анализа, занявшего почти половину общего объема работы, он будет аргументировать это "отступление от темы” следующим образом: "мы готовы были бы не углубляться в палеонтологический анализ …, но можем ли, однако, говорить … о происхождении числительных, идущих началами вплоть до зари человеческого мышления, … если мы не представим себе хотя бы приблизительно верно идеологии тех эпох”; и далее: "если бы мы и располагали … социологически проработанными материалами, притом не в идеалистическом … разъяснении, мы все-таки не могли бы не потревожить богов, наоборот, мы еще более их потревожили бы в интересах правильного подхода к вопросу о происхождении и развитии числительных” . Большую же часть текста работы - как первой части, где "разъясняются” особенности первобытной "космически-тотемной” идеологии, так и второй, посвященной собственно теме числительных, занимают бесчисленные примеры взаимопереходов и "скрещений” "четырех элементов” в различных языках.
Такая структура становится устойчивой, можно сказать, даже шаблонной практически во всех марровских текстах второй половины 20-х годов, за исключением вынужденно ограниченных в объеме (предисловия, краткие заметки в прессе), однако даже и в упомянутых типах текстов можно почти всегда обнаружить отдельные ключевые элементы данной структуры. Элементы эти эксплицитно обнаруживают себя на всех уровнях: кроме структуры разделов текста, в основных чертах охарактеризованную выше, крайне устойчивы типичные фразовые объединения (субтексты), включающие анализ (конечно, в специфически марровском понимании) "палеонтологических моделей” "доисторических переходов и взаимосвязей” отдельных лексем, имевших единое означаемой в рамках постулируемой Марром первобытной "диффузной семантики”.
Все вышесказанное, разумеется, не должно пониматься как стремление автора к "реабилитации” марровского учения; напротив, автор видит свою задачу в том, чтобы преодолеть перманентную "самореабилитацию” этого учения в рамках постоянно воспроизводимых "марровских” мифов. Средством демифологизации Марра является всесторонний научный анализ его текстов, включая их структуру; только демифологизировав Марра, можно "похоронить” его, вернее, осуществить "снятие” (по Гегелю) его теории как явления, отражающего определенный исторически прошедший этап в истории лингвистики.
В работах по истории языкознания, посвященных "Новому учению о языке” Н.Я. Марра, наиболее устойчивым, характерным как для отечественных, так и для зарубежных исследователей, является представление о Марре как об официальном лингвисте сталинской эпохи, якобы создавшем марксистское языкознание, основанное на постулатах этой теории и находившееся в полном согласии с этими постулатами, по крайней мере, в общем и целом. Это широко распространенное мнение опирается, однако, лишь на публичные декларации "последователей” Марра (фактически - лиц, принадлежавших к созданному и руководимому им научному сообществу) и не подкрепляется соответствующим анализом самих марровских текстов. Между тем сплошной анализ этих текстов показывает, что учение самого Марра не имеет ничего общего с официальным советским марксизмом и не может рассматриваться даже как "параллель” ему. Этот тезис целесообразно доказать на анализе понимания Марром именно ключевых идеологических терминов марксизма - "класс” и "классовый.
В работе 1924 года "Об яфетической теории” Марр употребляет термины " класс” и "сословие” как синонимы, а главное - рассматривает их как производные первоначальных "племенных слоев”, т.е. разных племен: "… обратившиеся в сословия или классы племенные слои … также были составные или скрещенные” .
В работе 1928 года "Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории” "класс” встречается в таком окружении: " на одном и том же языке, собственно языке одного хозяйственного коллектива, в будущем - слоя того или иного племенного образования, пока что ни класса или сословия, ни особо стоящего племени” . Здесь классы,
они же сословия, уже не продукты развития предшествующих "племен”, а выступают вместе с будущими "племенными образованиями” в качестве преемников первичных "хо-зяйственных коллективов” Несколько ранее, в работе 1926 года ‘Средства передвижения в доистории’Марр употребляет "гибридный” термин "классово-племенные образования” : "мы не можем в освещении первотворчества по звуковой человеческой речи исходить из мифов, эпоса и религиозных представлений, этих … достижений уже новой общественно-сти, выделявшей особые классово-племенные образования”) .
Предшественниками же классов (как и племен) объявляются "хозяйственные коллек-тивы”, не имеющие ничего общего ни с классами, ни с сословиями, ни с племенами. Воз-вращаясь к работе "Об яфетической теории”, можно увидеть, что эти "коллективы” име-нуются также "социальными группами” и отмечается, что они в "примитивной общест-венности” находились под контролем "руководящей группы” и могли "хозяйственно схо-диться” "в борьбе или в согласованном, договоренном сожительстве”; каждая из этих групп привносила в формирующийся язык свои "звуковые символы” "для скрещения в общем звуковом языке” .
Далее в той же работе термин "класс” встречается в контексте рассуждений о "про-текании процесса этногонии, и, следовательно, глоттогонии в классовых или сословных руслах”. Марр дает такую характеристику "класса”: "не говоря о сословии, и класс пред-ставляет уже иное по модальности образование коллектива” и заявляет: "эта проблема ждет в еще большей степени такого уточнения со стороны специалистов по формам обще-ственной структуры, какое дало бы возможность лингвисту располагать терминами для обозначения всех модальностей классового образования”. Непосредственно вслед за этим он излагает свой взгляд более развернуто: " Яфетическую теорию обвиняют иногда в том, что она не разработала свою социологическую терминологию, напр., что понятие о классе, которым она оперирует, является методологически не выдержанным. Мне думается, что упрек этот обращен не по адресу. Нельзя требовать от лингвиста, чтобы он занимался са-мостоятельной разработкой таких ответственных социологических проблем, как вопрос о классовой дифференциации примитивного социального образования… самое большее, что может сделать в данном направлении яфетическая теория - это сигнализировать со-циологу-марксисту о необходимости постановки такой проблемы на первую очередь”. Формально расписавшись в своей "социологической некомпетентности”, Марр тем не ме-нее тут же категорически продолжает: " Лингвистические выводы, которые делает яфети-дология, заставляют ее самым решительным образом сказать, что гипотеза Энгельса о возникновении классов в результате разложения родового строя нуждается в серьезных поправках, но, само собой разумеется, поправку эту должен сформулировать не лингвист, а социолог, или, точнее, социолог совместно с лингвистом” .
Таким образом, на долю "социолога-марксиста” остается, собственно говоря, только принять "авторитетное” участие в окончательной формулировке того, что уже предреше-но "лингвистическими выводами” марровской яфетической теории.
Приведенный выше материал можно было бы еще дополнить буквально бесчислен-ными примерами, взятыми практически почти из всех работ Марра 20-х и начала 30-х го-дов, однако, как нам думается, и вышесказанного достаточно, чтобы придти к выводу, что понимание Марром природы общественных классов, классовой структуры общества, и, следовательно, и "классовости” и "классовой природы” языка в самых своих основах от-личается от марксистской (в официальной советской "версии”) трактовки этих же проблем.
Следует особо отметить, что у Марра подобное расхождение было отнюдь не только результатом "непонимания” или недостаточного знания официальных идеологических установок. Мы здесь сталкиваемся с важнейшей особенностью идеологического поведения Марра в 20-е годы, и даже в начале 30-х: он претендовал на создание собственной версии "марксистского” учения. Это подтверждает недвусмысленная цитата из заключительной части доклада "К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории”: " А что касается вопросов классового деления, то я тоже занялся этим. Я пробовал найти выход и думал: почему классы должны быть расположены слоями один над другим? Могли рядом сожительствовать с участием в одном общественно-сближающем деле, занимаясь каждый своею технически-специальной работой, а потом следует объединение иного порядка” .
Из приведенной цитаты видно, что, во-первых, что "социологические” концепции Марра были плодом долгих раздумий и представлялись их автору вполне оригинальными и не случайными.
В целом, рассматривая личность Н.Я. Марра и место, занимаемое его теорией в истории лингвистики, можно отметить, что он не был, безусловно, ни шарлатаном, ни представителем смежных наук (археологии, филологии), случайно занявшимся собственно лингвистической проблематикой. Со студенческих лет он глубоко интересовался именно языковедной проблематикой в русле господствовавшего в то время сравнительноисторического метода, которым Марр, подчеркнем это, владел на уровне, обычном для научной лингвистической среды тех лет. Но при этом у Марра с самого начала проявлялись черты неудовлетворенности современным ему в его студенческие годы состоянием этого метода (последняя четверть XIX в) и стремление расширить сферу его применения в пространственной и временной перспективе. (Подобные настроения не были исключением - достаточно вспомнить научные искания молодого Ф. де Соссюра, опубликовавшего в те же годы свой известный "Мемуар о первоначальном состоянии гласных в индоевропейских языках”.) В дальнейшем, в течение около двух десятилетий, Марр отошел от собственно языковедческой проблематики, но, занимаясь смежными историко филологическими областями, прошел замечательную школу академической исследовательской науки. Тот факт, что в 1912 г. Марр был избран академиком, должен, на наш взгляд, сделать беспредметными все рассуждения о его "случайности” в науке или о "ненаучном” складе его таланта. Важно подчеркнуть, что Марр был не просто ученым, но представителем академической науки - это понятие в 1912 г. еще имело вполне определенный смысл и означало высочайший уровень требований к культуре и методологии научного исследования, совершенное владение самым сложным материалом, доскональное знание мировой научной литературы и, наконец, знание многих языков - "классических” и современных (знаменитый полиглотизм Марра - это не только проявление его личной одаренности, но и неизбежное условие его статуса академика-гуманитария).
После 1912 г. Марр возвращается к интенсивным занятиям лингвистикой, уже в качестве признанного корифея академической науки, что само по себе обещает, казалось, блестящие результаты, - и действительно, в течение примерно десятилетия происходит быстрое и впечатляющее формирование совершенно новой научной теории. Но развитие этой теории идет в неожиданном направлении и приводит в конце концов к тому, что она и ее автор оказываются, в научно-теоретическом смысле, вне круга той самой академической науки, которая сформировала Н.Я. Марра как ученого. Мы имеем дело с парадоксом,для объяснения которого часто привлекается тезис о некомпетентности Марра илиегосумасшествии. Однако, как мы видели, эти объяснения не могут быть приняты. Следовательно, этот парадокс вызывался объективно чем-то более значительным, чем личные качества Марра и даже чем его собственная исследовательская воля.
Истоки такого положения заключаются, на наш взгляд, в самой ситуации научной революции в лингвистике в первой трети ХХ столетия, в которой теория Марра заняла свое место и линию развития (в конечном счете - тупиковую), обладавшую собственной логикой; эта теория, хотя и была порождена и развивалась творческим усилием своего создателя, в то же время сама увлекала его по пути, ведущему в никуда, но внешне сулившему небывалые перспективы. Это, конечно, не освобождает Марра от "ответственности” за его идеи - напротив, то, что место теории Марра в парадигмальной революции в языкознании (где она была далеко не единственной "маргинальной” теорией), было крайне своеобразным, исходно объясняется чертами личности ее создателя. Марровская концепция всецело продолжала линию языкознания XIX века; большинство принципиально новых подходов, отчетливо обозначившихся к 20-м годам ХХ столетия, Марром даже не отвергались - они им просто не замечались, или, точнее, не воспринимались. Однако в то же время Марр, как известно, яростно отвергал именно индоевропейское языкознание, то есть то направление, которое господствовало в XIX веке. Это вновь выглядит парадоксом, но в действительности это объясняется своеобразной логикой складывания марровской концепции, которая неожиданно обнаруживает черты синтеза исторически различных направлений языковедческой науки XIX столетия с некоторыми воспринятыми в парадоксальном аспекте подходами науки ХХ века.
Чтобы более полно определить своеобразные парадигмальные особенности марровской теории, обратимся к краткому анализу взаимоотношений этой теории с языкознанием предшествующего столетия. При этом наиболее общие особенности научных лингвистических подходов в первой и второй половинах XIX века будут нами (отчасти условно) обозначены как две различающиеся парадигмы.
Перечислим некоторые важнейшие, релевантные для нашего исследования признаки двух парадигм в рамках общей картины языкознания XIX века:
парадигма первой половины века (классическое гумбольдтианство - шлейхеровский натурализм - психологизм штейнталевского типа): тезис о нелинейном характере исторического развития языка (противопоставление "творческого”, "созидательного” доисторического периода "нетворческому”, "эрозионному” историческому); важнейшая роль языковой типологии (понимаемой как стадиальный процесс) как отражения сущностных связей развития языка и языкового коллектива; понимание языкознания как неразрывно связанного с этнологией и психологией ("познанием духа народа”), вплоть до растворения границ между языкознанием и этими областями знания; общий "объяснительный” характер лингвистического исследования;
парадигма второй половины XIX века (младограмматизм): постулирование линейного, одинакового во все эпохи действия факторов развития языка; постулирование строгости и закономерности историко - фонетических изменений как фундамента доказательного историко-лингвистического исследования; понимание языкознания как самостоятельной науки с чётко отграниченным объектом изучения; общий описательный и фактографический характер исследования.
Можно констатировать, что концепция Марра реставрирует все перечисленные пункты парадигмы первой половины XIX столетия, при этом, доводя противопоставление "доисторического” периода историческому до мыслимого предела (причем именно в практике исследования); однако важно то, что и из младограмматической парадигмы Марр заимствует тезис о строгости фонетических законов (хотя и понимает его крайне своеобразно). В целом концепция Марра внешне может выглядеть как некий синтез двух предшествующих парадигм, хотя и неравномерный, с отчётливым уклоном в сторону первой половины предшествующего столетия. Это положение часто констатируется как связь концепции Марра с концепцией Гумбольдта и иногда даже учение Марра понимается как своеобразная разновидность гумбольдтианства. На самом деле, по нашему мнению, все обстоит иначе - синтез действительно имеет место, но его основой является именно воспринятый у младограмматиков метод историко-фонетического анализа, принявший у Марра вид концепции немногих (в "классическом” виде - четырех) первоначальных, исходных для человеческого языка фонетических элементов, способных к самым неожиданным трансформациям, но образующих некую своеобразную систему, обладающую многомерной, но упорядоченной структурой и потому субъективно воспринимавшимися самим Марром как имеющее вполне доказательную силу расширение границ прежнего метода. Вторым важнейшим компонентом данного синтеза было исключительное внимание к далекому прошлому, в конечном счете - "доистории”, как исключительном по значимости объекте языковедческого исследования, строго говоря - почти единственному реальному объекту марровских построений. Что же касается продолжения традиций Гумбольдта, то в марровских текстах трудно найти непосредственное отражение этого - напротив, подход Марра к дихотомии "язык-мышление” в определенном смысле полярно противоположен подходу Гумбольдта - если у Гумбольдта язык выступает как фактор создания мышления, то у Марра, напротив, язык выступает как продукт сознательного творчества людей. Марровская теория отличалась от всех направлений, возникших в период кризиса в лингвистике, именно тем, что, игнорируя нарождающийся синхронистический подход, всецело направила вектор своего развития в непроглядную глубь времен, опираясь на кажущееся совершенствование прежнего историко-лингвистического метода. Что же касается стадиальной типологии и глоттогонии, то эти элементы, откровенно восходящие к языкознанию первой половины XIX столетия, не были, как мы считаем вопреки обычному мнению, действительно существенными в марровской концептуальной системе; они были своего рода научным украшением, возможно, даже знаком уважения к той научной традиции, которую Марр хорошо знал, но от которой стремился критически оттолкнуться. Наконец, следует подчеркнуть, что не было главной чертой марровского метода и выдвижение семантики как первостепенного объекта исследования - "семантические переходы” были для Марра лишь одной из составляющих анализа всех тех же "палеонтологических” переходов и превращений первоначальных элементов. Именно этим, на наш взгляд, объясняется то, что в современных условиях, после заката структурализма и выдвижения на первый план во многих направлениях современной лингвистики (в первую очередь - в когнитивизме) именно семантических аспектов исследования, теория Марра не вызывает того интереса (пусть даже в критическом плане), который она могла бы вызвать, если бы проблемы семантики как самостоятельной сферы занимали в ней действительно центральное место. Однако марровская теория не была просто возрождением и развитием (в "доисторическом направлении”) различных подходов предшествующего языкознания XIX века - упомянутый выше синтез осуществлялся уже при участии двух новых положе-ний: - собственно марровского тезиса о "неуничтожимости” в языке наследия "доисторического” периода (как и всех последующих периодов его развития) и заимствованного из социологизма начала ХХ века тезиса о тесной связи развития языка с развитием общественных структур. В последние годы жизни Марра этому последнему тезису был придан искусственный и поверхностный "марксистский” оттенок. Однако, как было нами показано, понимание Марром "классовости” языка и самих классов было глубоко отличным от официального марксизма, и в то же время представляло собой не просто поверхностную вульгаризацию, а в определенном смысле оригинальную, истинно марровскую концепцию, вполне укладывающуюся в общие рамки его теории; эту свою концепцию Марр считал своего рода параллелью к официальной идеологии, параллелью, обоснованной "лингвистическим анализом” (в марровском понимании). Прибавим, может быть, самое важное обстоятельство - этот "социологический анализ” проводился Марром практически исключительно на "доисторическом” материале (или хронологически относящемся к исторической эпохе, но не документированном письменными источниками). Сделаем в связи с этим еще один вывод, принимая его в качестве гипотезы - именно переход Марра к "социологическим” построениям на "доисторическом” лингвистическом материале во второй половине 20-х годов стал внутренним рубежом его окончательного разрыва с "традиционной” лингвистикой.
В заключение обратимся к проблеме общей характеристики марровского научного метода. Эта проблема в анализе марровского феномена в языкознании, очевидно, одна из ключевых и наиболее сложных. Именно в нахождении адекватной характеристики этого метода, вероятно, состоит главная задача исследователя, который желает разобраться в природе, условиях возникновения и столь длительного существования этого феномена, не оставаясь просто в рамках стереотипных истолкований деятельности Марра как шарлатана и проходимца (или сумасшедшего), поддерживаемого властью, или же как великого ученого, допускавшего по необъяснимым причинам "фантастические” ошибки наряду с "необъяснимыми” прозрениями. Сам Марр определял сущность своего метода в разные периоды по-разному, но неизменно кратко, никогда не вдаваясь в подробный анализ его характерных черт и особенностей; иногда же вовсе отрицал наличие у своих исследований какой-либо теоретической базы.
Исследователи "марризма” или отказывали методу Марра в чем-либо даже напоминающем "научность”, или, основываясь на некоторых аналогиях, на которые порой указывал сам Марр (например, идея единства глоттогонического процесса), определяли этот метод как близкий к неогумбольдтианству.
В действительности же, как показывает анализ тех мест марровских текстов, которые демонстрируют примеры применения этого метода, он имеет некоторые черты, делающие его уникальным явлением в истории языкознания, не укладывающимся полностью в рамки ни мифологических, ни научных, ни политико-идеологизированных интерпертаций. Для того, кто непредвзято проанализирует марровские тексты, представляется несомненным, что сам Марр глубоко и искренне верил в значимость своих открытий для будущего развития языковедческой науки. Главную сущность этих открытий он усматривал в создании "палеонтологического анализа”, основанного на концепции "первичных (четырех) элементов”. Для Марра этот анализ был, несомненно, научным методом в самом точном смысле этого слова, в том смысле, который сложился в науке к концу XIX века, когда Марр формировался как ученый. Иными словами, Марр стремился к созданию своего "элементного” палеонтологического анализа как научно строгого и в то же время существенно более гибкого и универсального, чем в XIX веке, метода, который позволил бы вовлечь в поле исследования более широкий круг объектов и получить более значимые объективные результаты, чем традиционный сравнительно-исторический метод младограмматической ("индоевропейской”) лингвистики. Обращает на себя внимание и то, что сама главная проблематика марровского учения - реконструкция далекого прошлого человеческих языков и происходивших в этом далеком прошлом процессов - говорит о глубоких преемственных связях Марра со столь непримиримо отвергаемым им младограмматизмом (индоевропеистикой). При этом очевидно, что Марр не сомневался в возможностях по сути воспринятого им младограмматического индуктивно-атомарного метода (метода в узком смысле - как совокупности конкретных методов исследования), основанного на анализе отдельных фактов, преимущественно относящихся к звуковому составу языка и последующем движении от этих отдельных фактов к масштабным обобщениям. Нужно отметить, что, несмотря на очевидность младограмматических истоков своего подхода к анализу явлений языка, сам Марр очень редко и бегло отмечает этот факт. Причиной этого была, по нашему мнению, не научная недобросовестность или боязнь упомянуть нежелательных предшественников, сколько то обстоятельство, что в конце XIX века методы младограмматиков воспринимались как единственно научно строгие и точные (да они фактически в то время и были таковыми), поэтому Марр воспринимал свою историческую преемственность с этими методами как нечто само собой разумеющееся. Почти бессознательно опираясь на младограмматический метод, Марр стремился "освободить” его от прежних ограничений, сделать универсальным и всеохватывающим, поистине с безграничной перспективой. При этом Марр, как мы считаем, искренне не замечал, что новшества, вносимые им в атомарно-сопоставительный индуктивный метод, заимствованный у младограмматиков, новшества, вроде возможности "скрещений” исходных элементов, и, самое главное, - бесконечное углубление хронологической перспективы применения этого метода, - практически лишали его сколь-нибудь убедительной верифицируемости. Напротив, Марр, видимо, субъективно был убежден, что его метод, становясь универсальным и фактически беспредельным по своим возможностям, в то же время вполне сохраняет свою строгость и доказательность, и вполне подвергается верификации в привычном для лингвистической науки смысле.
Анализ особенностей марровского метода (в широком смысле) приводит к выводу, что перед нами - не просто мифотворчество в оболочке научных рассуждений, вернее, эти рассуждения не сводятся просто к внешнему прикрыванию элементов, лежащих вне обычной науки, но составляют с ними особого рода единство, делающее марризм уникальным в истории языкознания синтезом мифологии и науки. Мы предлагаем назвать данный метод лингвистическим утопизмом, поскольку его сущность заключается в синтезе мифосоздающих, не поддающихся обычной научной проверке элементов (мифосоздающих как бы самостоятельно, независимо от первоначальных намерений их создателя), и организующих эти элементы строго логических (в полном смысле) рассуждений, причем задача этого синтеза - расширить границы научного познания до пределов, не достижимых обычными методами. Искренняя субъективная убежденность автора в своей особой, можно сказать, мессианской роли в науке, и в то же время ничуть не меньшая убежденность во всеобщей значимости и всеобщей применимости своих предполагаемых открытий дает дополнительное основание использовать термин "утопизм”.
Таким образом, кратко резюмировать выводы можно в следующем виде:
"новое учение” о языке должно рассматриваться как явление истории лингвистики, как одна из теорий, порожденных общим кризисом в языкознании в конце XIX- первой трети ХХ вв., а ее создатель - как один из представителей академической науки, принявший в этой лингвистической революции активное участие. Другие подходы, по нашему мнению, могут привести лишь к умножению и без того многочисленных мифов, складывающихся вокруг учения Н.Я. Марра и его личности;
в целом марровское учение можно рассматривать как своего рода синтез парадигмальных установок лингвистики первой половины XIX столетия с новыми чертами языкознания первой половины ХХ века; синтез этот, как уже говорилось, осуществлялся на осове воспринятого у младограмматиков историко-фонетического подхода при парадоксальном преобразовании этого подхода;
так называемый социологизм Марра был глубоко своеобразным и не имел ничего общего с марксизмом, хотя и трактовался самим автором как "параллель” к марксизму;
наиболее оригинальным тезисом Марра нужно считать, на наш взгляд, положение о сознательном созидании языка как продукта речевой деятельности людей и, особенно, о "неуничтожимости” результатов этого созидательного процесса, которые продолжают сохраняться в базовых уровнях языка (фонетическом, морфемном, семантическом) на всех последующих этапах его исторического развития; это и служит основанием применимости "палеонтологического” элементного анализа как основного средства изучения языка;
развиваясь как одна из теорий, возникших в рамках научной революции в лингвистике начала ХХ века, учение Марра в процессе этой революции развивалось по линии, внутренне логически обусловленной, но ведущей ко все большему обособлению от других новых научных направлений и противопоставлению им., можно видеть, что на первых трех этапах вектор развития марровской теории уводил ее все дальше в прошлое, что резко противоречило общей линии развития всех других теорий того времени (и "основных” и "маргинальных”), все более смещающихся в сторону синхронического изучения языка;
в целом научный метод Марра (в общем, широком смысле) может быть охарактеризован как лингвистический утопизм, то есть особого рода синтез элементов процесса познания, которые не могут быть верифицируемы в рамках обычного научного подхода и потому могут трактоваться как мифологические и элементов, принадлежащих к сфере логического рационального анализа, т.е. к сфере обычной науки. Элементы того и другого рода образуют у Марра неразрывное единство.
10) оценивая перспективы использования наследия Н.Я. Марра для настоящего и бу
дущего лингвистической науки, следует сказать, что сейчас эти перспективы представля
ются крайне неясными. Нужно еще раз подчеркнуть, что теория Марра обладает большой
внутренней цельностью и попытки использовать отдельные "приемлемые” марровские
положения, произвольно изъятые из контекста, вряд ли могут быть продуктивными. По
ном или, вероятнее, критическом плане) только в одной области - изучения происхожде
ния языка.
Библиографический список
1. Алпатов В.М. История одного мифа: Марр и марризм. / В.М Алпатов. - М.: УРСС, 2004.
2. Марр Н.Я. О числительных. / Марр Н.Я. // Избранные работы.- Язык и общество. - М.-Л.: Соцэкгиз, 1934.-Т. 3. - С. 247-306.
3. Sériot P. Structure et totalité. - Paris: Presses Universitaires, 1999.
4. Sériot P. Eurasistes et marristes/ Auroux. S. (éd.) Histoire des idées linguistiques. - Liège: Madraga, 2000. - Vol. III. - P. 473-497.
5. Velmezova E.V. La ‘sémantique idéologique’ entre Marr et Staline // Cahiers de l’ ITSL. - 2004. - N 17. - P. 315-335.
6. Velmezova E.V. Les lois des sens: la sémantique marriste. - Berlin: Peter Lang, 2007.
7. Марр Н.Я. Об яфетической теории. / Марр Н.Я. Избранные работы // - Язык и общество. - М.-Л.: Соцэкгиз, 1934.-Т.3. - С. 1-34.
8. Марр Н. Я. Актуальные проблемы и очередные задачи яфетической теории. / Марр Н.Я. // Избранные работы - Язык и общество. - М.-Л.: 1934.-Т.3. - С. 61-77.
9. Марр Н.Я. Средства передвижения, орудия самозащиты и производства в доистории / Марр Н.Я. // Избранные работы.- Язык и общество. - М.-Л.: 1934. - Т.3. - С. 123-151.
10. Марр Н.Я. К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории. / Марр Н. Я. // Избранные работы. - Язык и общество. - М.-Л: 1934. - Т. 3. - С. 152-179.
НОВОЕ УЧЕНИЕ О ЯЗЫКЕ
НОВОЕ УЧЕНИЕ О ЯЗЫКЕ
Вульгарно-материалистическое, авангардистского толка (см. АВАНГАРДНОЕ ИСКУССТВО) направление в советской лингвистике, господствующее, начиная с 1920-х гг., более 30 лет. После того как оно приняло особо уродливые формы, его разгромил И. В. Сталин в статье "Марксизм и вопросы языкознания", опубликованной в "Правде" в 1950 г. Основатель Н. у. я. - академик Николай Яковлевич Марр, человек, которого при жизни и после смерти, как пишет о нем автор критической монографии В. М. Алпатов, "называли гением, сравнивали с Коперником, Дарвином, Менделеевым; позднее о нем говорили как о вульгаризаторе, космополите и шарлатане; одни считали, что он создал науку о языке, другие, - что его вклад в эту науку равен нулю". Марр применил к языкознанию учение исторического материализма. По его мнению, язык - такая же надстроечная общественная ценность, как искусство; язык является приводным ремнем в области надстроечной категории общества. Язык возник у всех народов независимо друг от друга, но поскольку культура едина и в своем развитии проходит одни и те же этапы, то все процессы в ней проходят аналогично. Язык, по Марру, образовался из первичных "фонетических выкриков". Первичная речь, как реконструировал ее Мар, состояла всего из четырех лексических элементов - САЛ, БЕР, ЙОН, РОШ. И вот все слова всех языков мира Марр был склонен сводить к этим четырем элементам. "Слова всех языков, - писал Марр, - поскольку они являются продуктом одного творческого процесса, состоят всего-навсего из четырех элементов, каждое слово из одного или из двух, реже трех элементов; в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх все тех же четырех элементов; мы теперь орудуем возведением всей человеческой речи к четырем звуковым элементам". "Любое слово, - пишет Алпатов, - возводилось к элементам или их комбинациям. Например, в слове красный отсекались части к- и н-, а остаюшееся рас- признавалось модификацией элемента РОШ, сопоставлялось с рыжий, русый, названиями народов "русские, этруски". Развитие языков, по Марру, шло от исконного множества к единству. Нормальная наука - сравнительно-историческое языкознание - считала, что все происходило наоборот: сначала существовали праязыки, из которых потом возникли современные языки, то есть движение шло от единства к множеству. Но Марр открыто высказывал ненависть к сравнительно-историческому языкознанию, считая его буржуазной псевдонаукой. Он отвергал генетическое родство языков и даже такие очевидные вещи, как заимствования слов, он объяснял единством глоттогонического (языкотворческого) процесса. Языковые категории Марр прямолинейно связывал с социальными явлениями. Так, ученик Марра, академик И. И. Мещанинов, писал: "Личные местоимения и понятие единственного числа связаны с индивидуальным восприятием лица, то есть с явлением позднейшего строя общественной жизни. Личным местоимениям предшествовали притяжательные, указывающие на принадлежность не отдельным лицам, а всему коллективу, причем и эти первые по времени возникновения вовсе не изначальны, но тесно связаны с осознанием представления о праве собственности". Так же вульгарно-социологически объяснялись степени сравнения, которые, по Марру, появились вместе с сословиями: превосходной степени соответствовал высший социальный слой, сравнительной - средний, положительной - низший. Марр отрицал существование национальных языков: "Не существует национального и общенационального языка, а есть классовый язык, и языки одного и того же класса различных стран при идентичности социальной структуры выявляют больше типологического родства, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации". Ясно, что терпеть такую безумную теорию могло только такое безумное государство, как СССР. После смерти Марра в 1934 г. Н.у.я. стало официальной языковедческой религией. Любые проявления сравнительно-исторического языкознания, не говоря уже о структурной лингвистике, безжалостно душились. В своей статье в "Правде" Сталин писал: "Н. Я. Марр внес в языкознание несвойственный марксизму нескромный, кичливый и высокомерный тон, ведущий к голому и легкомысленному отрицанию всего того, что было сделано в языкознании до Н. Я. Марра". Пожалуй, эта публикация была единственным добрым делом (сделанным по каким-то таинственным соображениям) Сталина на ниве родной культуры. Языкознание после этого заметно оживилось и, к счастью, разоблаченных марристов при этом не сажали и не расстреливали. Но было бы односторонним считать Николая Яковлевича Марра безумцем и параноиком. Вернее, он был в той же мере безумцем, что и Хлебников, Маяковский, Бунюэль (см. СЮРРЕАЛИЗМ). Но ему не посчастливилось стать именно ученым, а не художником, хотя многие, особенно литературоведы и культурологи, на которых он оказал влияние, считали и продолжают считать его таланливейшей и во многом до конца не понятой личностью. Автор статьи присоединяется к этому мнению. Вот что писала о своем учителе Ольга Михайловна Фрейденберг, выдающийся мифолог и культуролог: "Где бы Марр ни находился - на улице, на заседании, на общественном собрании, за столом - он всюду работал мыслью над своим учением. Его голова была полна языковыми материалами, и он ошарашивал встречного знакомого, вываливая ему прямо без подготовки пригоршню слов и только за секунду перед этим вскрытых значений. Что видел во сне Марр? Неужели на несколько часов в сутки он переставал работать мыслью? Ему снились, наверное, слова, и едва ли и во сне он не работал над своим учением". А вот что пишет известнейший лингвист, академик Т. В. Гамкрелидзе о Марре и его прозрениях - в 1996 г. (по неуловимой логике судьбы самое скандальное и примитивное в теории Марра - сведение всех слов к четырем элементам - в какой-то степени предварило открытие четырех элементов генетического кода): "теория Марра не имеет под собой никаких рациональных оснований, она противоречит и логике современной теоретической лингвистики, и языковой эмпирии. Но теория эта, представляющая своеобразную модель языка, весьма близкую к генетическому коду, может послужить иллюстрацией проявления в ученом интуитивных и неосознанных представлений". Иначе говоря, Марр, возможно, в своей безумной теории предсказал типологические основы тогда еще не существовавшей генетики. В конце ХХ в. труды Марра постепенно стали реабилитировать, особенно его штудии по семантике и культурологии. Появилось даже понятие "неомарризм". Это произошло при смене научных парадигм, при переходе от жесткой системы структурализма к мягким системам постструктурализма и постмодернизма, где каждой безумной теории находится свое место.
Словарь культуры XX века . В.П.Руднёв .
- (сам его создатель Николай Марр называл его «новым учением об языке»), известное также как яфетическая теория, теории стадиальности, яфетидология или марризм теория происхождения, истории и «классовой сущности» языка, с конца 1920 х… … Википедия
Совокупность теоретич. идей, выдвинутых сов. исследователем истории, археологии, языков и литератур Кавказа Н. Я. Марром (1864 1934). Н. у. о я. не получило у Марра сколько нибудь последовательного систематич. и стройного изложения. Оно… … Философская энциклопедия
Новое учение о языке - «Новое учение о языке» («яфетическая теория») система взглядов, выдвинутая Н. Я. Марром по общим вопросам языкознания в 20 30‑х гг. 20 в. В начальный период научной деятельности Марр внёс большой вклад в развитие армяно грузинской филологии;… … Лингвистический энциклопедический словарь
- («Новое учение о языке») «яфетическая теория», система взглядов, выдвинутая академиком Н. Я. Марром по общим вопросам языкознания в 20 30 е гг. 20 в. Впервые эти взгляды были высказаны в работе «Яфетический Кавказ и третий этнический… … Большая советская энциклопедия
«Новое учение о языке» - НОВОЕ УЧЕНИЕ О ЯЗЫКЕ (Яфетическая теория, Марризм) направление, господствовавшее под лозунгом марксизма в яз. знании в сов. науке с кон. 20 х гг. до сер. 1950, когда борьба с марризмом была использована в полит. целях, стала поводом для… … Российский гуманитарный энциклопедический словарь
НОВОЕ КОНФУЦИАНСТВО [синь жуцзя; синонимичные термины современное новое конфуцианство (сяньдай синьжуцзя, дандай синьжуцзя); современное конфуцианство (сяньдай жуцзя, дандай жуцзя); постконфуцианство (хоужуцзя)] философское направление в… … Философская энциклопедия
- … Википедия
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ МАРКСА - обоснование исторического значения роли пролетариата в создании общественного богатства, источником которого является материальное производство и прогресс в развитии производительных сил. Создатель этого учения Карл Маркс (1818–83), немецкий… … Финансово-кредитный энциклопедический словарь
Новое учение о языке (сам его создатель Николай Марр, для которого русский язык не был родным, называл его «новым учением об языке»), известное также как яфетическая теория, теории стадиальности, яфетидология или марризм теория происхождения,… … Википедия
Специфическим явлением советского языкознания 1920 - 1950-х гг. было «новое учение о языке», которое стали называть марризмом. Основателем этого учения был Н.Я.Марр. Для «нового учения о языке» были характерны лозунги «Омолодим старушку грамматику!», «Будущее за нами - и, значит, за теорией Марра».
С именем Николая Яковлевича Марра (1864 - 1934) связана целая эпоха в истории отечественного языкознания, которую позже назвали «сумерками лингвистики». Марр был сыном шотландца и грузинки. Он вырос в семье, где отец говорил по-французски и по-английски, а мать - только по-грузински. С детства Марр говорил на грузинском языке, а в Кутаисской гимназии выучил ещё семь языков: русский, немецкий, французский, английский, латинский, древнегреческий и турецкий. Ученик Марра, Федот Петрович Филин (1908 -1982) писал, что Марр знал 60 - 70 языков.
Марр учился на восточном факультете Петербургского университета, где изучил все языки Кавказа и Ближнего Востока. С 1888 г. Марр преподает востоковедение, историю культуры, этнографию восточных народов. Лингвистикой он занимался только в связи с этнографией.
В год окончания университета в одном из тифлисских книгохранилищ Марр обнаружил уникальный памятник - перевод на грузинский язык не сохранившегося в оригинале «Толкования на Песнь песней Соломона» христианского писателя III в. н.э. Ипполита Римского. Памятник был переведён на европейские языки. Марр в 1900 г. получил звание профессора, а в 1902 г. по этому памятнику защитил докторскую диссертации «Ипполит. Толкование "Песни песней"». Затем во время экспедиций на Синай и в Палестину Марр обнаружил нескольких ценных грузинских и армянских памятников. Найденные рукописи он опубликовал с научными комментариями. Марр стал основателем кавказской археологии, несколько десятилетий возглавлял русское кавказоведение и сформировал собственную школу. В 1912 г. Марр был избран в академики.
Из лингвистических работ Марра дореволюционного периода научную ценность представляют древнеармянская грамматика (1903) и грамматика чанского (лазского) языка (1910). В послеоктябрьский период он написал древнегрузинскую грамматику (1925) и абхазско-русский словарь (1926).
В 20-е годы Марр решил создать марксистское учение о языке . Это учение отрицало всю компаративистику XIX в. Марр утверждал, что:
1) индоевропейской языковой семьи не существует, единого индоевропейского праязыка никогда не было. Не было общеславянского праязыка. Марр сравнил «изолированный» грузинский язык с другими кавказскими языками и пришёл к выводу о существовании яфетической языковой семьи, названной так по имени третьего сына библейского Ноя - Яфета. Марр считал, что Ной после всемирного потопа обосновался на Кавказе, и оттуда стали развиваться все языки мира. Впоследствии Марр включил в яфетическую семью и средиземноморские, турецкий, баскский, семитские языки.
2) классификации языков мира, предложенные компаративистами XIX в., не могут быть приняты пролетарской лингвистикой. Они основаны на неравенстве народов, на искусственном возвышении индоевропейских языков с их флективным морфологическим строем.
3) индоевропеистика не даёт удовлетворительного ответа на вопрос о происхождении языков и о закономерностях их развития.
4) индоевропейская лингвистика «работает формальным методом, сосредоточивая своё внимание на фонетике и морфологии. Она отодвигает словарь на второстепенное место, абсолютно не учитывает семантики.
Марр не имел классического лингвистического образования, слабо владел сравнительно-исторической методикой. Он с пренебрежением относился к «индоевропеистам», считая, что ему незачем и нечему у них учиться. Компаративистика в конце XIX - начале XX в. на самом деле переживала кризис. Младограмматиков не интересовали глобальные проблемы языкознания: о происхождении языка, о связи языка и мышления, о роли языка в жизни общества, об общих закономерностях развития языков мира. Именно эти глобальные проблемы Марр стал решать в своем учении о языке. «Новое учение об (так у Марра!) языке» оказалось очень актуальным. В то время господствовала марксистско-ленинская идеология. Большевики жили в предчувствии мировой революции, верили в братство всех народов и рас, мечтали о скорой победе коммунизма на всей планете. Марр решил применить марксистско-ленинскую философию к языку. Поэтому марксистское учение о языке приняли не только рабочее - крестьянская молодёжь, но и многие учёные: Н.Ф.Яковлев, Федот Петрович Филин, Иван Иванович Мещанинов.
Основные идеи «нового учения о языке» заключаются в следующем:
1) Марр понимал положения исторического и диалектического материализма прямолинейно, в вульгарно-социологическом ключе. Базисом в этой философии считается материальная культура, средства производства. Все остальное относится к надстройке. Поэтому Марр относил язык к надстроечной категории вместе с идеологией, искусством, наукой. Надстройка зависит от базиса и имеет классовый характер, поэтому язык тоже имеет классовый характер. Марр утверждал, что народные языки грузин и армян больше сходны друг с другом, чем древнелитературный и народный грузинский язык, или древнелитературный и народный армянский язык. В статье «Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком» он писал: «Не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык. И языки одного и того же класса различных стран выявляют больше типологического сродства друг с другом, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации».
Классы в истории общества совершают революции, поэтому языки, на которых говорят классы, переживают революционные скачки. Развитие языка идет революционными скачками.
2) Вторым положением нового учения было единство глоттогонического (от греч. glotta "язык") процесса. В работе «Язык» Марр писал: «Языки всего мира в зависимости от времени возникновения принадлежат к той или иной системе, сменявшей одна другую». У всех языков мира одно происхождение, но это не означает, что у всех языков был один праязык. Вначале, наоборот, господствовало многоязычие, которому предшествовал язык жестов.
3) Основной закон развития языков мира - движение от многоязычия к единству через скрещение. «Как человечество от кустарных, разобщённых хозяйств и форм общественности идёт к одному общему мировому хозяйству и одной общей мировой общественности, так и язык от первичного многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку». Не было никаких языковых семей, не было расщепления родственных языков. Языки могут только скрещиваться. Через это скрещение количество языков мира уменьшается на пути к единому мировому языку. Марр считал, что в будущем должен появиться единый мировой язык.
4) Развитие языков имеет стадиальный характер. Марр выделяет три стадии развития языков, которые соответствуют социально-экономическими формам развития человечества и формам мировоззрения: аморфную, яфетическую и флективную. Переход от одной стадии к другой происходит через революционный скачок, после чего язык меняется до неузнаваемости. Например, немецкий язык - это «преобразованный революционным взрывом» один из кавказских языков - сванский.
К аморфным Марр относил изолирующие языки, «не имеющие морфологии», в том числе китайский язык. По мнению Марра, он «остановился на той ступени развития, когда в языке человечества не было ещё никаких служебных форм, взаимоотношения слов определялись не окончаниями, как в русском языке, а расположением слов». Китайцы - это «народы, отпавшие от общего мирового движения».
Все индоевропейские языки пережили яфетическую стадию. Романские и германские языки вовсе не деградировали, утратив свою древнюю систему склонения, как утверждали компаративисты, а, напротив, ещё не достигли флективной стадии.
Вершину стадиальной пирамиды составляют флективные индоевропейские языки с развитой системой склонения и спряжения вроде латинского.
«Новое учение о языке» должно реконструировать стадии единого глоттогонического процесса и сделать прогноз единого языка будущего бесклассового общества.
5) Новое учение должно иметь свой метод исследования - методику четырёхэлементного анализа. Звуковой язык по Марру начинался с цельных слов, представлявших собой диффузный звук. Эти диффузные звуки постепенно разложились на четыре первичные односложные элементы: сал, бер, йон, рош. Элементы были названы по созвучию с названиями кавказских племен: «сар-мат» → сал, «и-бер» → бер, «йон-яне» → ион, «эт-руск» → рош. Эти четыре лингвистических элемента «общие у всех народов, они присущи каждому языку». Слова всех языков «состоят из четырёх элементов. В лексическом составе любого языка нет слова, содержащего что-либо сверх четырёх элементов».
Методика четырёхэлементного анализа состоит в поисках четырёх элементов в языках любых систем. Марр писал: «Мы теперь орудуем возведением всей человеческой речи к четырём звуковым элементам». Он пытался найти в каждом языке следы яфетической стадии. Марр сравнивал похожие по звучанию или по значению слова разных языков и без учета фонетических процессов сводил их к одному из четырех элементов. Например, в грузинском слове «del» - "дерево", в русском «бор» - "лес", в латинском «ar-bor», в русском «дерево» выделяется элемент «бер». У слова «красный» отсекались к- и -н-, а оставшееся -рас- рассматривалось как элемент «рош». Этот элемент выделялся и в словах «рыжий», «русый», «русь», «этруски», во французским «rouge», немецком «roth» "красный".
Объявив «новое учение о языке» марксизмом в языкознании, Марр стал добиваться его монопольного положения в советской науке. Сторонники Марра заняли ключевые позиции в Институте языка и мышления, в Санкт-Петербургском университете. На XVI съезде ВКП(б) в 1930 г. Марр выступил с докладом от имени учёных всей страны и закончил здравицей в честь И.В.Сталина. Марр был награждён самым почётным в то время орденом Ленина, что было равнозначно официальному признанию правоты его учения. Соратники Марра постепенно занимали все руководящие посты в научных учреждениях и в вузах. Они требовали преподавать языкознание только «по Марру».
Началась травля учёных, не согласных с этим учением. Труды компаративистов, славистов объявлялись «научной контрабандой», «вредительством в науке», «социал-фашизмом», «троцкизмом в языкознании». В первой половине 1930-х гг. были закрыты все отделения славистики в русских университетах. Было организовано «Дело славистов». Учёных изгоняли из партии, лишали научных званий, арестовывали. В ссылках и лагерях побывали: Афанасий Матвеевич Селищев (1886 - 1942), Виктор Владимирович Виноградов (1894/95 - 1969), Иван Григорьевич Голанов (1890 - 1967), Владимир Николаевич Сидоров (1903 - 1968). Были расстреляны Николай Николаевич Дурново (1937), Евгений Дмитриевич Поливанов (1938), Григорий Андреевич Ильинский (1937).
В самый разгар травли учёных - антимарристов в 1934 году Марр скончался. Место директора Института языка и мышления и главы сторонников «нового учения о языке» занял ученик Марра И.И.Мещанинов.
